Больная жена

— Жарко в машине. Кожа взопрела, словно под шапкой.

— Угу.

Я до раздражения не любил, когда жена представала передо мной в таком виде. Смотреть на дорогу… Она была жалкой. Я смирился с тем, что её скоро не станет, даже ждал этого дня. А Надя боролась. Одна. Моталась по обследованиям, проходила химию, реабилитацию…

— Я верю в тебя. Ты сможешь, — врал я.

Я поддерживал её как мог, на словах. Понимаете, я не люблю больницы. Меня мутит от запаха лекарств и от вида белых медсестринских халатиков, я не люблю эту холодную чистоту больничных коридоров и аскетичную унылость палат.

— Ничего не бойся, ты справишься, — говорил я и отпускал её одну в мир шприцов, капельниц и стеклянных колб.

Мы с сыном редко её навещали. Хорошо, что сын уже подросший пацан, ему девять лет… Я справлюсь с ним и один, без неё… Без неё даже будет проще. Когда в доме есть человек, который очень долго и тяжело болеет, это выматывает, истощает, отнимает много сил у тех, кто находится с ним рядом. А мне работать надо, я всех содержу. Мой запас энергии не бесконечен. После выслушивания жалоб Нади о её самочувствии я и сам начинал казаться себе больным, мне передавалось мрачное состояние её духа, мысли тянулись в депрессивный уклон и тоска одолевала жгучая, вязкая, неотступная — как жвачка, намертво прилипшая к джинсам. Даже словесная поддержка, которую я оказывал ей, выливалась для меня в моральное истощение, словно она высасывала из меня силы, чтобы жить дальше самой. За счёт меня.

И я абстрагировался ещё больше. Плотнее взялся за работу, чтобы были объективные причины моего отсутствия дома. Оставался ночевать у матери, прикрываясь тем, что не придётся утром ехать на работу по пробкам. В общем, свёл свою помощь до минимума.

У Нади была опухоль в мозге. Она прошла химию, ей сделали операцию по квоте. Долгое восстановление, ремиссия, а потом… Потом всё вернулось в более осложнённом виде. В нашем городе не было технологий, позволяющих произвести точное обследование. В тот день я вёз её в Москву. Мы выехали на заре. На чистейшей заре… Снег лежал на полях и он был цвета сакуры — так на нём отражались розовые лучи рассвета. Надя заснула, сын на заднем сиденье тоже задремал… Мы со Стёпой решили сходить в планетарий, пока Надя будет проходить обследование.

Когда Надя проснулась, начал срываться мелкий снег и подул ветер. Утреннее небо затянуло серой простынью непогоды. Она нашла в сумочке таблетку, запила минералкой. Я понял, что у неё болит голова. Уточнять не стал. Она расстегнула куртку, потянулась и сняла парик.

— Жарко в машине. Кожа взопрела, словно под шапкой.

— Угу.

— Где мы едем, Юр? — спросила она, разглаживая на парике искусственные волосы. На этом участке трассы не было указателей и Надя беспомощно оглянулась на поля.

— Скоро подъедем к тем местам, где я жил в детстве.

— Да? Это где? Ты не рассказывал.

— Молчаново. Выедем через эту деревню на М-2, чтобы не платить за платную дорогу.

Надя промолчала. Она знала, что я старался сэкономить на всём, где можно. Квоту на первую операцию она ждала полтора месяца. Повезло ещё. Хочешь сразу — плати 250 тысяч. Случай сложный и цены соответствующие. Денег таких у нас не было. Надя не заводила разговора о том, что нужно влезать в долги или брать кредит. Кто это всё будет отдавать? Я. Надя не заикалась о платной операции, надеялась дожить до бесплатной по очереди. Она держалась ради сына, еле ползала… Я тоже молчал. Она умрёт, а мне потом одному тянуть Стёпку и отдавать долги?

— Смотри как погода портится. Ох и завывает…

— Это называется метель, — ответил сын.

На подъезде к Молчаново снег становился гуще с каждой секундой. За каких-то пять минут стало мести так, что пришлось сбавить скорость до минимальной — ни зги не видать. Как зачарованные, мы смотрели на поле: ветер поднимал на нём пласты снега, взвивал в воздух и гнал, гнал, гнал… Показались первые домики деревни, но резко исчезли за снежной стеной. Ветер выл, наша машина трещала… Настоящее светопредставление. Мне пришлось резко съехать на обочину — за пару секунд наше лобовое стекло оказалось сплошь залеплено снегом. Дворники вышли из строя, не выдержав натиска стихии.

— Выйду, посмотрю что с ними.

Я открыл дверь и тут же снег обжёг мне лицо, мелкие кристаллы льда впились в каждый сантиметр кожи.

— Тебе помочь? — крикнула Надя.

— Нет, оставайся в машине! — не менее громко ответил я. Выло и скрежетало так, что приходилось только кричать.

— Мама, мне в туалет надо срочно, я уже еле терплю, — признался Стёпа и, не дожидаясь разрешения, сразу выбежал.

Надя — за ним. В машину тут же ворвался снег и ей пришлось закрыть дверь. Она накинула капюшон, закуталась поплотнее в куртку. В руках у неё остался трепаться по ветру парик.

— Стёпа, далеко не отходи! Ну что тут у тебя? — спросила она, прикрывая рукой лицо.

— Вернись в машину ради Бога! — вспылил я, еле разбирая что и как. — Плохо всё. Буду чистить.

Надя попыталась открыть дверь, но она оказалась запертой.

— Юра, дай ключи, двери заблокировались.

— В смысле, блин?!

— Ну не знаю, блокировка почему-то сработала.

Я бросил дворники и подошёл к своей двери. Она тоже не открывалась. Ключи остались в замке зажигания.

— Обалдеть! Ситуация просто бинго! И что теперь делать?

Мы тупо столпились втроём у машины. Нервы мои сдались и я орал. Я понимал, что в такую метель ни одно такси не приедет в эту дырищу.

— Какого чёрта вы оба вышли из машины? Что ты с ней сделала, что заблокировались двери?!

— Я не знаю, не знаю! — испугалась Надя.

За те пять минут на улице мы стали выглядеть, как три снеговика. Мимо проползла легковушка, но мы её упустили. Больше машин не было, дорога опустела и её быстро заметал снег, образуя намёты.

Единственное, что нам оставалось — это податься в деревню, напроситься к кому-нибудь, чтобы переждать метель. Я смутно помнил оттуда нескольких друзей детства, но все они выросли, возможно, разъехались… В общем, не знал куда обратиться. У первого же покосившегося домика, зелёного, с резными ставнями и крыльцом, мы увидели, что к калитке пробирается сквозь стихию старушка. Хоть деревня и значительно изменилась, обросши высокими каменными заборами и коттеджами, этот домик я помнил отлично. Странно, что он совсем не изменился за тридцать пять лет… Во времена моего детства он выглядел также: стоял ветхо и жалко на краю деревни, отдавая теплотой русской глубинки. Я с родителями жил рядом… Вспомнилось мне, как летними вечерами длинной вереницей возвращались по домам коровы, забредали в переулки, ухватывая мокрым ртом траву, лакомились яблоками, которые в сезон обильно осыпались с нашей яблони за двором.

Старушка приманила меня к себе. Я подошёл к ней, сопротивляясь встречному ветру.

— Не местные?

— Здравствуйте! С машиной беда случилась, — я махнул рукой в сторону дороги, наша машина была похожа на смазанное пятно, — заблокировались двери и что делать не знаем. Я с женой и сыном… У меня жена очень больна.

— Зови их сюда. Ко мне заходите! — сипло прокричала старушка.

В домишке была большая холодная веранда вся заставленная рухлядью. В самом доме только одна комната и кухня. Обстановка давних времён: всё простое, без изысков, но довольно опрятное, как у бабушки в детстве. Один угол комнаты занимали иконы, под ними — столик с белой скатертью, а на нём лампадка и затёртая книга.

— Простите, мне бы сесть… Тошнит… — виновато сказала Надя, держась за грудь той рукой, в которой остался парик. Она была очень бледна.

Бабушка засуетилась и поправила единственную кровать с высокой подушкой. Подушка была накрыта вышитой салфеткой — так мило!

Я провёл Надю до кровати. Она легла и тут же закрыла глаза.

— Замёрзли? Чай сделать? — уточнила бабуля.

— Да, пожалуйста.

Мы с сыном, смущаясь, сели на диванчик. В чужом доме было очень неловко, но меня не покидало чувство, что я здесь уже был и эти часы в полный рост напротив дивана были мне очень знакомы. Сеть наших мобильных операторов здесь не ловила и сын принялся играть скаченными играми. Я слушал тишину и ход часов… Старушка возилась на кухне. Её белая косынка… её глаза, сияющие ярко, как сапфиры, не выцвевшие от старости лет… её зачёсанные под косынку волосы, белые, как снег… К точно такой же старушке меня водила в детстве мать. Я заикался до шести лет, испугался как-то собаки. Помню, та старушка отливала мне испуг воском и тыкала мне в лицо иконы. Я готов был поклясться, что та бабулька жила в этом же доме! Но это не могла быть она! Прошло столько лет! Разве могла она ничуть не измениться? Да она уже давно померла! Баба Тоня, баба Тая… Как же звали её?

— Слушай, Надь, — подкрался я к жене, — бабулька не кажется тебе странной? Я этот дом отлично помню, как он не развалился только за тридцать пять лет… Да и бабка эта одно лицо с той, что здесь жила. Знаешь, она колдовала… Точнее, людей лечила воском, молитвами… Странно всё.

— Неужели? — простонала Надя.

— Что — голова болит?

— Всё болит. Если это она, попроси, чтобы мне стало легче.

— Ага, побежал. Не хочу дурачком выглядеть.

— Чай готов! — провозгласила старушка и появилась в проёме. — Юра, миленький, ты поднеси жене чашку, попои её с ложечки и вот мёд в сотах, пусть пожуёт немного, авось легче станет.

— Да я сама могу… — начала вставать Надя.

Я поставил торчком подушку, прислонил к железному изголовью, чтобы Надя смогла присесть.

— Экономь силы, дочка, тебе они ещё понадобятся. Юре будет не трудно, — сказала она и гипнотически посмотрела на меня.

Я почему-то не смел ослушаться, выполнил всё, как она сказала. В голове вертелись два вопроса: откуда эта женщина знает моё имя и почему я раньше был так жесток к Наде. Ведь не впервые случается так, что Надя не может сама попить-поесть, лежит несколько часов, пока не появятся силы, а я вроде бы и предлагаю помощь, но не настаиваю. Поэтому сейчас, видя, как она оживает на глазах после четырёх ложек облепихового чая и куска пчелиного воска за щекой, я впервые почувствовал себя виноватым и даже отзеркалил на себя страдания Нади.

— Дальше я сама, ты иди, иди, — улыбнулась Надя и уверенно забрала у меня чашку, ложку и мёд.

Сын уже уплетал за обе щеки бабулькины блинчики, елозя ими по тарелке с вареньем.

— С каких это пор ты ешь варенье, жук?

— Ты попробуй, пап! Оно из земляники! — не мог остановиться Стёпка.

Бабушка сразу выставила передо мной тарелку.

— Извините, а как вас зовут? — спросил я, смущаясь.

— Антонина. Просто баба Тося. Ты ешь, налегай, а то сынок у вас шустрый.

— Да… жена такое не готовит с тех пор как… А вы откуда моё имя знаете? Я вроде бы не представлялся.

— Да как же? Ты мне сказал: «здравствуйте, меня Юрий зовут…»

— Разве?

— Точно.

Старушка смотрела на меня с лукавой насмешливостью. Я не знал кому верить: ей или себе?

После еды меня начало клонить в сон, встал-то я рано. Метель продолжала завывать за окном. Я лёг рядом с Надей и пытался придумать способ как открыть треклятые двери авто. Я заснул, но через какое-то время меня разбудила Надя, точнее голос её. Она встала и разговаривала с хозяйкой.

— Скажите, а вы случайно не знаете, есть ли здесь в округе целители или кто-то вроде того?

«Решила издалека подойти»- подумал я в полудрёме. — «Хитро».

— Да где уж, деточка, все перевелись.

Надя вздохнула.

— А ты как себя чувствуешь? Получше уже? Вижу, щёчки порозовели.

— Да, знаете, голова перестала болеть.

— А знаешь что? Ты помоги мне пока, а я подумаю, может и вспомню кого. Видишь икона в углу? Сними её, пожалуйста, и оботри от пыли, я тебе тряпочку дам. А я подумаю…

Они так долго возились, что я опять уснул. И приснилось мне, что на иконе той Николай Чудотворец, а мы как-то всегда были далеки от церкви. И я смотрю на эту икону глазами Нади и молюсь от сердца, чтобы он исцелил меня, то есть её, не ради себя, но ради мужа и сына, что она не может уйти и оставить их одних, что она любит нас больше всего на свете…

Меня растолкала баба Тося. С удивлением я обнаружил, что уже обед. В окна светило солнце, а жены и сына не было рядом.

— Они гулять вышли. Одевайся, тебе тоже полезно.

Я и понять ничего не успел спросонья, как баба Тося вытолкала меня на веранду. У меня чуть челюсть не отвалилась, когда я увидел то, что было за стёклами.

Вы не поверите. Лето. За окнами было лето.

Я толкнул дверь и вышел на крыльцо… Тепло, птички чирикают, кудахчут куры и где-то вдалеке слышен заполошный крик утки, как смех: «ха-ха-ха». Я поражённо оглядывался вокруг и понимал, что нахожусь отнюдь не во дворе бабы Тоси… Это был двор моего детства. Кто-то вложил деньги мне в ладонь и голос мамы (мамы!) сказал:

— Съезди на велосипеде за хлебом.

Такое было тысячу раз в моем детстве…

Я пошёл к калитке. Там мой велосипед, прислонённый к ограде для цветов. За калиткой — яблоня, облепленная плодами. По дороге гнали коров, а я боялся коров, однажды одна корова за мною погналась. Я решил переждать и завороженно смотрел на улицу. Это что — сон? Я ведь и не помнил деталей! А здесь всё ровным счётом также, как было! Коровы прошли, но одна остановилась перед моей калиткой и стала есть лежавшие на земле яблоки. Вышел сосед. Он знал, что я боюсь коров, поэтому приказал своей овчарке «взять его», но с участка не выпустил. Псина залилась громким лаем.

— Не надо, пусть не лает, корова сама уйдёт! — сказал я.

— Вообще-то это не корова, а бык, — ответил сосед, — современные дети в анатомии полный ноль, такое животное обозвать коровой…

Тут я понял, что и впрямь стал ребёнком в коротких шортиках и кожаных сандаликах. Сосед почему-то обиделся и ушёл, оставив собаку лаять, а я решил восполнить своей пробел в анатомии и подошёл поближе к забору. В этот момент появился телёнок. Он зашёл в небольшой тупик перед моей калиткой и замычал от страха, его пугала собака. Бык посмотрел на телёнка, на яблоки, затем на неугомонного пса. Бросив еду, бык подошёл к калитке соседа и упёрся копытами в землю, встал в позу, как будто он держит рогами калитку, хотя на самом деле он даже не касался этой калитки. Собака просто взбесилась, захлёбываясь лаем, а телёнок понял, что больше бояться нечего: он прошёл за спиной у быка, резво вылетел на главную улицу и промычал, что он в безопасности. К нему тут же подлетели другие телята и вся компания умчалась вперёд, а бык вернулся доедать яблоки. Я смотрел на быка и пребывал в шоке.

Во-первых, я вспомнил этот эпизод из детства, а во-вторых, всплыли в памяти и выводы о нём. Не зря греки изображали Зевса быком — умным, мужественным, сильным и заботливым животным. Он помог телёнку не словом, а делом. Он мог бы сделать так же, как мне сотни раз говорили собачники, когда я приходил к ним в гости. Вместо того, что придержать беснующуюся псину, они говорили: «не бойся, он не кусается». И я шёл по двору, перебарывая свои опасения, а собаки бросались на меня, потому что чувствовали мой страх. И я вырос и стал таким же, как те собачники — вместо того, чтобы поддержать делом больную жену, я просто говорю «не бойся, у тебя всё получится» и не делаю ничего, чтобы ей помочь. Ведь я мог бы и сам заниматься такими вещами, как выбивание квоты, поиск медицинских центров, переговоры с врачами, выбор наиболее успешного лечения и прочее прочее… А я просто ждал когда она умрёт. Я был хуже этих собачников, а уж до благородного быка мне было далеко, как до звёзд.

Из размышлений меня вырвала старушка. Баба Тося подошла к быку и погладила его, затем посмотрела на меня и сказала: «Ну, чего стоишь? Действуй! Болван…»

— Юра, Юра, Господи, ну ты и спишь!

Я открыл глаза и резко подорвался. Я смотрел на жену, бабу Тосю и сына, как будто меня ошпарили кипятком. Баба Тося давилась улыбкой. Что это было? Так я спал? Как явственно!

— Погода утихомирилась, — сказала Надя, — и ты не поверишь — Стёпа сбегал к машине, она открылась! Вот ключи!

От души поблагодарив бабушку за гостеприимство, мы вышли и направились по занесённой снегом тропинке к машине. Я очистил лобовое стекло, вырулил с обочины и мы поехали дальше. Я посмотрел на дом бабы Тоси и резко дал по тормозам. На месте дома были… развалины. Обрушенная крыша, заросший деревьями двор, сорванные ставни…

— Надя, посмотри на дом!

— Это как вообще… — поразилась и Надя.

Мы проехали чуть дальше. Возможно, перепутали дом? Но нет, других похожих не было и близко. Я поёжился в суеверном ужасе.

Вскоре Наде сделали повторную операцию. Никаких квот мы ждать не стали. Я взял кредит, да и сотрудники с родственниками хорошо помогли, я не постеснялся просить. Я сопровождал её повсюду, решал сам все вопросы… Я так был перед ней виноват. И Надя выздоровела. Пять лет в ремиссии. Неизвестно кто нам помог: те иконы, которым она молилась, или призрачная баба Тося, вернувшаяся на полдня с того света, чтобы промыть мне мозги, или же Наде просто не хватало сил, чтобы справится с этим в одиночку… Наверное, всё вместе.