Это теперь Таня понимала, что мама с самого начала все придумала. Сколько она себя помнила, мама всегда говорила:
— Эх, вот если бы весь дом нам принадлежал, тогда можно было бы сделать настоящую виллу, как у Кепвеллов!
Дом у них был на две квартиры, хотя напротив точно такой же принадлежал одному хозяину, и это никак не давало матери покоя.
Дядя Вова ей вторил:
— Да, Люська, тут такое можно было бы устроить! Ту стену снести, здесь бильярд поставить, а там домашний кинотеатр.
Дядя Вова – это отчим. Он вроде был ничего, по крайней мере, в отличие от мамы, руку на Таню не поднимал и не обзывался. Но, как оказалось, во всем и полностью поддерживал мать. По крайней мере, не помешал ей договориться с соседкой насчет ребенка.
Таня не очень хорошо училась в школе, но в старших классах налегла на основные предметы, понимая, что это единственный способ вырваться из дома. Нет, мать теперь ее почти не била, понимала, что Таня может сдачи дать. Но Тане надоело обстирывать и кормить братьев и маму с дядей Вовой, она устала быть им служанкой. Так и подружка ее говорила, Машка Прокопенко – что мать Таню за человека не считает и использует её в качестве рабской силы. Её, Машку, мать тоже за рабскую силу считала, поэтому Маша и решила поступать в колледж в городе, только так она сможет сбежать. А Таня вместе с ней.
Учиться ей не нравилось. Предметы были скучные и сложные, преподаватели тянули одеяло каждый на себя, а Машка нашла себе новую подружку – городскую Валентину с желтыми обесцвеченными волосами, похожими на солому. В гостях у этой Валентины все и случилось – ей исполнялось восемнадцать, и она устроила большую вечеринку, куда пригласила половину группы. Таня не хотела идти, ей три дня подряд снилась баба Нина, которая пыталась о чем-то предупредить Таню, но вот о чем, она не понимала.
На вечеринке все быстро напились, и усатый парень с темными кудрявыми волосами затащил ее в ванную комнату, заперев изнутри дверь. Таня сопротивлялась, даже ударила его пластиковым тазом, стоящем на стиральной машинке, но он только рассмеялся.
А зимой, когда она приехала домой на каникулы, мама прицельным взглядом определила третий месяц беременности, хотя сама Таня изо всех сил пыталась убедить себя, что задержка случилась из-за нервов, потому что она чуть не завалила сессию.
— Я так и знала! – всплеснула мать руками и побежала за советом к соседке тете Оле.
Вся ирония заключалась в том, что соседку Таня любила. Та была старше мамы, но младше бабушки, которая умерла, когда Тане было десять, и одновременно заменяла ей обеих: к ней она бежала, когда мать доставала ремень дяди Вовы, у нее в первый раз попробовала накрасить губы розовой помадой, привезенной дочерью тети Оли из-за границы. От этой дочери по имени Рита Тане часто перепадали крутые шмотки: модные джинсы, пусть и немного поношенные, теплые куртки и легкие платья, в которых можно было гулять летом с одноклассницами, ловя их завистливые взгляды.
Рита была старше Тани на двенадцать лет и всегда казалась ей невероятно крутой. Пять лет назад она вышла замуж за настоящего писателя, и тетя Оля всем дарила его книжки с автографом. Книжки были скучные, а вещей Тане стало перепадать меньше, так что она этой свадьбе не особо радовалась.
Позже перестала радоваться и соседка, потому писатель оказался не особо порядочным человеком, заразил дочь какой-то болезнью, про которую говорили только шепотом, из-за чего Рита целый год лечилась и в итоге все равно осталась бесплодной.
Писателя своего она не бросила, потому что любила, и соседка, хоть и перестала раздавать всем его книги, со временем придумала более красивую историю, согласно которой Рите неудачно удалили аппендикс, из-за чего она теперь не может рожать.
Это сейчас Таня понимала, что сговорились они еще тогда. Ну а как иначе – мама вдруг стала ласковой, покупала ей фрукты и делала котлетки на пару, сама поехала в колледж и уговорила разрешить Тане доучиться, год, а там летом родит и видно будет. Что будет видно, Таня не знала – кто ей разрешит в общежитии с ребенком жить, и как она будет ходить на пары вместе с ним?
На несколько месяцев она стала главным событием всего колледжа. Одни ее осуждали, другие высмеивали, но основная часть девчонок, да и парней, сочувствовали ей и старались во всем поддержать, так что летнюю сессию она сдала на одни пятерки, несмотря на огромный живот: преподаватели ее жалели, сокурсницы делились шпаргалками.
Рожать Таня поехала домой. И вот сюрприз – впервые за много лет Рита приехала к матери в гости на все лето, правда, без своего писателя. Она была такой доброй, такой понимающей, что ей одной Таня рассказала про отца ребенка – здоровый парень, умный, учится в политехническом. Ничего серьезного у них не было, вот Таня ему и не сказала. По сути, он и не спрашивал, согласна Таня или нет, воспринял ее слабые сопротивления за такой вид девичьего кокетства.
Рита кивала. Говорила, что так бывает и что она молодец, что оставила ребенка – все же живая душа. Иногда Рита прикладывала ладонь к животу и смешно ойкала, когда ребенок толкался.
Таня назвала его Виктор, в честь папы. У мальчика были темные волосы и яркие голубые глаза.
— Потом потемнеют, – сказала акушерка. – У младенцев всегда светлые. А ты вон сама кареглазая. У отца ребенка какого цвета глаза?
— Синие, – соврала Таня.
Она не помнила, какого цвета глаза у того парня.
После выписки Таня заболела. В больнице вроде чувствовала себя хорошо, а не успела приехать домой, и голова стала какой-то тяжелой, бросало то в холод, то в жар. Мама заставляла пить ее травяное варево, но от него становилось только хуже.
— Унесем мальчика пока соседям, не дай бог, он заразится! – сказал мать.
Сквозь кисель, в который Таня погружалась, она успела заметить странное лицо дяди Вовы и его попытку что-то сказать, но вскоре мир вновь поплыл, и она погрузилась в забытье.
В этом самом киселе она и подписала документы. Сама Таня этого не помнила, мама ей сказала, что Таня согласилась отдать ребенка Рите – она молодая, родит еще, и не от неизвестного проходимца, а от мужа, которого точно найдет без своего прицепа. Вот сейчас доучится и найдет. А Рита хорошая, она будет любить мальчика как своего. Да что там – она уже его любит!
Грудь с перегоревшим молоком болела, в голове все еще был туман. Когда Таня пошла к соседке и неловко попросила дать ей подержать Виктора, та неохотно протянула ей туго спелёнатый сверток.
Глаза у него были все еще голубые. Но на руках у Тани он быстро расплакался. Рита забрала его, укачала, что-то шепча в темную макушку.
Тане стало больно. Не в каком-то одном месте, а везде. Она беспомощно обернулась на маму, но та прятала глаза.
— Вот сейчас все официально оформим и поедем в город, – весело сказала тетя Оля. – Надоело мне над грядками горбатиться, буду лучше с внуком сидеть.
Так и сказал – с внуком. А Рита согласно закивала. И пусть сказано ничего не было, но Таня поняла – взамен мама получит дом. Это было видно по ее жадному взгляду, обшарившему стены, по ноге, которая по-хозяйски проверяла прочность пола, постукивая по нему то тут, то там.
Таня плакала несколько дней, но в себя – так, чтобы мама ничего не заметила. Она знала, что иначе услышит все, что та так долго в себе держала – что дочь опозорила ее, что она так и знала, что ничего путевого из нее не выйдет. Эти слезы иссушали ее, забирали последние силы, и ей даже казалось, что теперь это она, а не Рита становится сухой лозой – внутренности ее словно умирали клетка за клеткой, признавая в Тане предательницу, которая оставила своего ребенка. А что она могла сделать? Что?
Однажды ночью она решила устроить пожар и сбежать с сыном, пока все будут суетиться и спасать имущество. Дождалась, когда все уснут, напихала в печь старых газет, подожгла. Но было тепло, и тяги не было – дым заполнил кухню, она закашлялась, младший брат прибежал спросить, что происходит. Потом пришел и дядя Вова. Таня соврала, что она замерзла.
Что оформлять ребенка едут во вторник, она знала. И, наверное, смирилась с этим, или вообще смирилась со всем – лежала целыми днями на старой детской кровати, отвернувшись к стенке. Ночью сон не шел, зато днем ее окутывала приятная дрема, даже мухи не мешали спать, ползая по ней своими шустрыми лапками.
Дядя Вова разбудил ее рано, только-только рассвет окрасил небо в розовый.
— Пошли, – тихо сказал он.
Таня не знала, куда он ее ведет, но ей было все равно. Она послушно встала, натянула на себя кофту, старые растоптанные туфли.
Машина стояла у ворот. Незнакомая, темно-зеленого цвета. За рулем сидел парень с бритой головой.
— Вещи твои в багажнике, сумка с одеждой в салоне, переоденешься по дороге. Тут деньги и документы, – он сунул ей в руки ее сумку, которую Таня узнала с трудом. – Езжай в Калугу, там племянница моя живет, я договорился – примет тебя. Поможет первое время. И сюда не звони никогда, поняла?
Таня ничего не поняла. Но кивнула.
Дядя Вова открыл заднюю дверь, подтолкнул к ней Таню. А она смотрела и не верила своим глазам – там, завернутый в голубое одеяльце с выписки, лежал ее сын. Он сосал соску, которую покупала ему не Таня, и шапочка на нем была незнакомая.
— Бутылочка там, в кармане, смесь тоже в сумке. Леха остановит на вокзале, попросишь кипяток. Но долго там не сиди, езжайте быстро. Поняла?
И тут Таня поняла. Она кинулась ему на шею, прижалась мокрой щекой к его щетинистой щеке.
— Дядя Вова, спасибо! Спасибо, я так…
— Езжай, – отмахнулся он. – Не дай бог, сейчас проснутся…
Таня села в машину, прижала к груди спящего сына. Дядя Вова легонько толкнул дверцу, махнул ей рукой.
— Ну что, погнали? — улыбнулся ей парень с бритой головой. – Меня Лёха зовут, а тебя?
— Таня, – ответила она, шмыгая носом.
Он тронулся с места, и машина заскользила по пыльной августовской дороге. В воздухе пахло увядающим летом и счастьем. Точно счастьем, Таня это сейчас понимала.
