Ключ в замке повернулся с привычным щелчком. Я толкнула дверь и вошла в квартиру, на ходу стягивая туфли. День выдался на редкость паршивым, и всё, чего мне хотелось — это рухнуть на диван с бокалом вина и…
Стоп. Что это за запах?
Аромат свежей выпечки, пряный и сладкий, наполнял воздух. Я замерла, прислушиваясь. Из кухни доносилось тихое позвякивание посуды и… напевание?
Сердце ёкнуло. Вор? Домработница? Но у нас нет домработницы. Может, Лёша решил удивить меня и готовит ужин? Но Лёша и готовка — это как гепард и вязание. Теоретически возможно, но крайне маловероятно.
Я на цыпочках двинулась к кухне, чувствуя, как адреналин растекается по венам. В голове промелькнула дурацкая мысль: «Вот и пригодятся уроки самообороны». Глубокий вдох. Ещё один. Резко распахиваю дверь и…
— Ой! — вскрикнула женщина, стоявшая у плиты. Она обернулась, и я увидела перед собой… незнакомку.
Высокая, стройная, с копной рыжих волос, собранных в небрежный пучок. На вид лет пятьдесят, но ухоженная — такие обычно ходят на йогу и пьют смузи по утрам. На ней был надет фартук — МОЙ фартук, между прочим, — весь в муке и каких-то пятнах.
— Ты кто? — выпалила я, чувствуя, как паника сменяется злостью. — И что ты делаешь в моей квартире?
Женщина улыбнулась — мягко, почти извиняюще:
— Ах, Катенька! Наконец-то мы встретились! Я Марина Сергеевна, мама Лёши.
Мир вокруг меня покачнулся. Мама Лёши? Свекровь?!
— Но… как… — я запнулась, пытаясь собраться с мыслями. — Лёша говорил, что вы… что вас…
— Что меня нет в живых? — она усмехнулась, и в этой усмешке я вдруг увидела Лёшу. Та же ямочка на щеке, тот же прищур глаз. — Да, я знаю. Алёша любит… приукрашивать реальность.
Я прислонилась к дверному косяку, чувствуя слабость в ногах. В голове вихрем проносились обрывки разговоров, воспоминания…
…Наше первое свидание. Лёша, с грустью в глазах: «Мама умерла, когда я был подростком. Рак. Знаешь, иногда мне кажется, что она до сих пор где-то рядом, присматривает за мной».
…Знакомство с его отцом. Старик со слезами на глазах обнимает меня: «Как же Мариночка радовалась бы, видя, какую хорошую девочку выбрал наш сын».
…Наша свадьба. Минута молчания в память о «ушедших родных». Лёша, сжимая мою руку: «Мама была бы счастлива за нас».
Ложь. Всё это было ложью.
— Я… я не понимаю, — пробормотала я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. — Зачем? Почему…
Марина Сергеевна вздохнула, вытирая руки о фартук:
— Это долгая история, милая. Присядь, я сделаю тебе чаю. Или, может, чего покрепче? У вас отличный коньяк, кстати.
ЯЯ присела на стул, не проронив ни слова. Глаза мои следили за ней — этой женщиной, матерью моего мужа. «Вот ведь незадача», — подумалось мне, пока она хозяйничала, будто у себя дома. Двигалась она с какой-то неестественной легкостью, словно не в гостях была, а прожила тут целую вечность. На моей кухне, заметьте! Я едва сдерживала раздражение, наблюдая, как она уверенно открывает шкафчики, достает посуду, будто знает, где что лежит. Хотелось сказать что-нибудь, но я прикусила язык. «Терпение, — сказала я себе, — это ненадолго».
— Держи, — она поставила передо мной чашку с ароматным чаем. — Я добавила мёд и лимон. Лёшка в детстве только так и пил, когда болел.
Я машинально сделала глоток. Чай был идеальным — горячим, сладким, с легкой кислинкой. Как раз то, что нужно, когда мир вокруг рушится.
— Итак, — Марина Сергеевна села напротив меня, сложив руки на столе. — С чего начать…
— Может, с того, почему мой муж считает вас мёртвой? — я не узнавала свой голос — хриплый, с нотками истерики.
Она грустно улыбнулась:
— Ох, если бы всё было так просто… Видишь ли, Катя, иногда в жизни случаются вещи, которые… сложно объяснить. Я была молодой, глупой. Влюбилась не в того человека, наделала ошибок…
— Каких ошибок? — я подалась вперёд, чувствуя, как внутри закипает гнев. — Настолько страшных, что пришлось инсценировать собственную смерть?
— Не совсем так, — она покачала головой. — Я… я просто ушла. Сказала Виктору, что мне нужно время подумать, разобраться в себе. А он… он решил, что так будет проще для Лёши. Сказал ему, что я умерла.
Я глядела на неё, не в силах поверить происходящему. Внутри всё кипело, но я старалась держать себя в руках.
— Неужели вы… вы правда так поступили с родным сыном? — мой голос дрожал, выдавая бурю эмоций. — «Как вы могли позволить ему считать, что вас больше нет?»
Я чувствовала, как ярость поднимается внутри меня волнами. Хотелось кричать, требовать объяснений, но я сдерживалась из последних сил. Ситуация казалась просто невероятной — как можно было так обману
Марина Сергеевна опустила глаза:
— Я знаю, это звучит ужасно. Но тогда… тогда мне казалось, что так будет лучше. Что Лёша сможет жить нормальной жизнью, без… без моего багажа.
— Багажа? — я фыркнула. — Какого, чёрт возьми, багажа?
Она подняла на меня взгляд, и я увидела в её глазах боль. Настоящую, глубокую боль.
— Я была наркоманкой, Катя. Героин. Страшная вещь… Я пыталась завязать, правда пыталась. Но срывалась снова и снова. Виктор не выдержал. Сказал, что либо я ухожу, либо он забирает Лёшу и уезжает сам.
Я сидела, оглушённая этим признанием. Наркоманка? Лёшина мать? Господи, да как такое возможно?
— И вы… ушли? — тихо спросила я.
Она кивнула:
— Да. Это было самое трудное решение в моей жизни. Но я знала, что так будет лучше для Лёши. Виктор — хороший отец, он мог дать ему то, чего не могла я. Стабильность, безопасность…
— Но почему сейчас? — я сжала чашку так сильно, что костяшки пальцев побелели. — Почему вы вернулись именно сейчас?
Марина Сергеевна улыбнулась — грустно и немного смущённо:
— Я… я чиста уже пятнадцать лет, Катя. Прошла реабилитацию, нашла работу. Я психолог, представляешь? Помогаю таким же, как я когда-то. И вот недавно… я узнала, что у меня рак.
Я почувствовала, как сердце пропустило удар. Рак. То, от чего якобы умерла Лёшина мать. Неужели судьба настолько иронична?
— Мне осталось не так много, — продолжила она тихо. — И я поняла, что не могу уйти, не увидев сына. Не познакомившись с его женой. Не попросив прощения…
Я смотрела на эту женщину — мою свекровь, незнакомку, чужого человека — и не знала, что чувствовать. Злость? Сочувствие? Разочарование?
— И как вы себе это представляете? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Думаете, Лёша просто обрадуется, увидев вас? После стольких лет лжи?
Марина Сергеевна покачала головой:
— Нет, конечно нет. Я знаю, что он будет в ярости. Что, возможно, не захочет меня видеть. И я пойму его. Но… я должна попытаться. Хотя бы раз.
Мы сидели молча, глядя друг на друга через стол. Эта женщина, так похожая и не похожая на Лёшу одновременно. Его глаза, его улыбка… и столько боли, столько тайн.
Внезапно в замке повернулся ключ. Мы обе вздрогнули.
— Катюш, ты дома? — раздался голос Лёши. — Что за запах? Ты готовишь?
Я посмотрела на Марину Сергеевну. Она побледнела, но в глазах читалась решимость.
— Мам? — Лёша вошёл на кухню, на ходу развязывая галстук. — Ты не поверишь, какой сегодня был день…
Он замер, увидев нас. Его взгляд метнулся от меня к Марине Сергеевне и обратно.
— Что… — начал он, но голос сорвался.
— Здравствуй, Лёшенька, — тихо произнесла Марина Сергеевна, вставая. — Я вернулась.
Лёша смотрел на неё, не моргая. Я видела, как дрожат его руки, как бледнеет лицо.
— Нет, — прошептал он. — Нет, это невозможно. Ты… ты умерла. Папа сказал…
— Папа солгал, милый, — она сделала шаг к нему. — И я… я тоже солгала. Прости меня. Прости нас обоих.
Лёша попятился, словно от призрака.
— Нет… нет-нет-нет… — он схватился за голову. — Это какой-то кошмар. Катя, скажи мне, что это сон!
Я встала, не зная, что делать. Обнять его? Успокоить? Но как успокоить человека, чей мир только что рухнул?
— Лёш, — начала я, но он перебил меня:
— Ты знала? — его глаза, полные боли и ярости, впились в меня. — Ты всё это время знала?
— Нет! — воскликнула я. — Я сама только что…
Но он уже не слушал. С криком «Нет!» Лёша выбежал из кухни. Хлопнула входная дверь.
Мы застыли на кухне вдвоем с Мариной Сергеевной. Вдруг нос уловил резкий запах — это подгорал пирог в духовке. Воздух наполнился едким дымом, словно отражая всю горечь нашего разговора.
— И что дальше?» — вырвалось у меня. Я чувствовала себя совершенно сбитой с толку, не понимая, как реагировать на происходящее.
Марина Сергеевна тяжело опустилась на стул:
— Теперь, Катенька, нам остаётся только ждать. И надеяться, что любовь сильнее обиды и лжи.
Я смотрела в окно, где темнело вечернее небо, и думала о том, как одно решение, одна ложь может изменить жизнь стольких людей. И о том, что правда, какой бы горькой она ни была, всегда найдёт способ выйти наружу.
А ещё о том, что завтра будет новый день. И, возможно, новый шанс — для всех нас.
Мы сидели в тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов. Каждая секунда казалась вечностью. Я смотрела на Марину Сергеевну — женщину, которая одним своим появлением перевернула весь наш мир с ног на голову.
— Может, стоит позвонить ему? — нерешительно предложила я.
Она покачала головой: — Нет, дорогая. Дай ему время. Лёша всегда был… импульсивным. Ему нужно остыть.
Я вздохнула, чувствуя, как внутри нарастает раздражение: — А вы-то откуда знаете? Вы не видели его 20 лет!
Марина Сергеевна вздрогнула, словно от пощёчины. В её глазах мелькнула боль: — Ты права, Катя. Я… я не знаю его. Но я помню маленького мальчика, который…
— Которого вы бросили, — резко оборвала я её. — Господи, как вы могли?!
Она опустила глаза: — Ты не поймёшь…
— Да уж куда мне! — я вскочила, чувствуя, как ярость затапливает меня с головой. — Я ведь не бросала собственного ребёнка ради дозы!
— Катя…
— Нет, вы послушайте! — меня прорвало. — Вы хоть представляете, через что прошёл Лёша? Как он страдал, думая, что его мать умерла? Как он винил себя, что не смог её спасти? А теперь вы заявляетесь сюда и ждёте… чего? Что мы все обнимемся и будем жить долго и счастливо?!
Марина Сергеевна молчала, и это молчание лишь сильнее распаляло меня:
— Знаете, что самое ужасное? Вы лишили его не только матери. Вы лишили его доверия. Веры в людей. Лёша… он никогда никому не открывается полностью. Всегда держит дистанцию. Я думала, это из-за потери матери, но теперь… Чёрт! Как мне теперь ему в глаза смотреть?!
Я рухнула на стул, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Марина Сергеевна осторожно коснулась моей руки:
— Прости меня, Катя. Я знаю, что причинила вам боль. Обоим. Если б я могла всё изменить…
— Но вы не можете, — я отдёрнула руку. — Никто не может.
Мы снова замолчали. За окном стемнело, и кухня погрузилась в полумрак. Я не двигалась, чтобы включить свет. Темнота казалась уместной.
Вдруг в тишине раздался звук открывающейся двери. Мы обе замерли, затаив дыхание. Шаги — тяжёлые, неуверенные — приближались к кухне.
Лёша остановился в дверном проёме. Его глаза были красными, волосы всклокочены. От него пахло виски.
— Лёшенька… — Марина Сергеевна встала.
— Не надо, — он поднял руку, останавливая её. — Я… я не знаю, что сказать. Не знаю, что чувствовать.
Он повернулся ко мне: — Катя, ты… ты правда не знала?
Я покачала головой, чувствуя, как к горлу подкатывает комок: — Клянусь, я узнала сегодня. Так же, как и ты.
Лёша кивнул, словно это было самым важным. Потом перевёл взгляд на мать:
— Почему? — его голос дрожал. — Почему сейчас? После стольких лет?
Марина Сергеевна сделала глубокий вдох: — Я… я умираю, Лёша. Рак. Мне осталось не больше полугода.
В комнате повисла тяжёлая тишина.
— Чёрт возьми, — пробормотал Лёша, проводя рукой по лицу. — Это… это какой-то чёртов фарс. Ты возвращаешься из мёртвых, только чтобы снова умереть?
— Я знаю, это звучит как дурная шутка, — тихо ответила она. — Но я… я не могла уйти, не увидев тебя. Не попросив прощения.
Лёша рассмеялся — горько, почти истерично: — Прощения? Ты думаешь, что можешь просто… Боже, я даже не знаю, как к тебе обращаться! Мама? Марина? Незнакомка, которая бросила меня 20 лет назад?
— Зови меня как хочешь, — прошептала она. — Я знаю, что не заслуживаю…
— Да, чёрт возьми, не заслуживаешь! — закричал Лёша. — Ты хоть представляешь, каково это — расти, думая, что твоя мать умерла? Каждый день видеть боль в глазах отца? Бояться, что и он может в любой момент…
Его голос сорвался, и я инстинктивно шагнула к нему. Но Лёша отстранился:
— Нет, Кать, не надо. Я… мне нужно подумать. Обо всём этом.
Он повернулся к двери, но остановился: — Я не знаю, смогу ли простить тебя. Нас. Я даже не уверен, что хочу пытаться. Но… — он глубоко вздохнул. — Но я постараюсь. Ради себя. Потому что эта боль, эта злость… они убивают меня.
С этими словами он вышел. Мы с Мариной Сергеевной остались одни, в тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов. Каждый удар отсчитывал секунды новой реальности, в которой нам всем предстояло научиться жить.
Я посмотрела на неё — женщину, которая была и не была матерью моего мужа. И вдруг поняла: какими бы ни были наши чувства сейчас, мы связаны. Навсегда. Этой болью, этой ложью, этой надеждой на исцеление.
— Что ж, — сказала я, вставая. — Пойдёмте. Вам нужно где-то переночевать. А завтра… завтра будет новый день.
И мы вышли из кухни, оставляя позади остывший чай и недосказанные слова. Впереди был долгий путь. Путь к прощению, пониманию и, может быть, к новому началу. Для всех нас.
