В трёх шагах от Марты сидели на траве немцы, они переговаривались о своём, житейском. Дула их винтовок были направлены на партизан и на их ещё более юных пособников. У Марты горели ладони, в руках была сильная слабость, и немецкая речь резала слух — их язык был самым мерзким звуком на земле. Марта отдыхала от лопаты. Её сменил мальчик в лёгкой, большеватой для его головы будёновке. Знакомое лицо под козырьком. Она видела его раньше. Но где?
Яма была почти готова. Стоя в ней по пояс, мальчик повис на лопате и обменялся с Мартой тяжёлым взглядом. Он засмотрелся на то, как трепещут у Марты на шее кончики синего платка, они расходились от узла длинными подбитыми крыльями. Несмотря на жару и стекающий каплями по спине пот, Марту сильно знобило и временами охватывала дрожь при дуновении слабого ветра. Марта безотчётно теребила кончик своего синего платка.
Один из немцев подошёл к яме, осмотрел её и приказал на ломаном русском:
— Выходить! Встать спиной! К яма — спиной!
Быстро приготовились к расстрелу. Марта смотрела на дула немецких винтовок и не могла понять как это: вот сейчас она есть, а через мгновение её уже не будет… А птицы как чирикали, так и будут чирикать, и берёзы всё также будут шуметь, а ей всего двенадцать лет и её не будет больше, никогда не будет!.. Слёзы покатились беззвучно из глаз, Марта их даже не ощущала. Давайте же покончим с этим быстрее! Мальчик в будёновке запел с нарастанием:
«Синенький скромный платочек
Падал…»
Юные партизаны и их помощники вмиг подхватили песню — они запели её дальше нестройным хором, глядя прямо перед собой: на дула винтовок, на белесых фашистов.
…падал с опущенных плеч…
Ты говорила, что не забудешь
Ласковых, радостных встреч…
«Порой ночной мы распро…» — пела со всеми Марта и вдруг пролетающая в небе птица привлекла её внимание. Она подняла голову к синему ясному небу и в этот момент острая пуля прошла через её подбородок.
Она уже в яме. Она ещё жива, ещё в сознании и слышит как немец говорит: «Аlles, begraben» (всё, закапывайте).
И в лицо Марты полетела сырая земля.
Она очнулась с тяжёлым дыханием. Воздух вылетал из лёгких, присвистывая, как из длинной тонкой трубочки. Сердце её заходилось, стуча о грудную клетку всполошенной птицей. Вся липкая от пота и в то же время словно облитая ледяной водой, Марта скинула одеяло и приподняла с живота насквозь вымокшую ночнушку. Потеребила её вверх-вниз, вверх-вниз, чтобы хоть как-то привести себя в чувство. Это был сон, сон… Вот он муж, вот очертания их квартиры, вот он кот, растянувшийся чёрной колбасой на сером ковре. Сон был до того реалистичен, что Марта продолжала чувствовать запах сырой земли и вкус собственной кро ви, и в ушах у неё гудело, и за этим гулом, на заднем фоне, она продолжала слышать слова немца: «закапывайте, закапывайте». Не удержавшись, Марта застонала, потрогала под подбородком дряблую кожу — всё нормально, раны нет. Это снова она, шестидесятилетняя Марта. Чтобы окончательно убедиться, она ощупала и грудь, и бока. Да, да, это её тело, чуть полноватое, но не критично, лишённое былой упругости. Но до чего же явственно она ощущала себя во сне двенадцатилетней девочкой, очень худенькой, по-птичьему лёгкой, с морозом на коже от страха, с трепещущим юным сердечком…
Зашевелился муж.
— Марта, ты что не спишь? Плохо тебе?
— Кошмар приснился. Ты спи, спи… — похлопала она его поверх одеяла. — Я в туалет схожу. Сна ни в одном глазу.
Она сонно прошаркала по коридору, скрипя паркетом. Кот грациозно потянулся, зевнул и последовал за ней. Мало ли? Вдруг хозяйка решила его лишний раз покормить?
После туалета Марта подошла к окну на кухне. Город спал. Только в одном окне напротив горел за красными шторами свет и в школе, что была слева, тускло светились лестничные пролёты трёх этажей. Летняя томная ночь, можно сказать южная… Марта родилась и выросла здесь. Степи, лесопосадки, поля и почти нет леса, а тот, что есть, скуден и мал и деревья в нём низкие, не захватывающие воображение. Почему-то Марте в тот момент думалось именно о лесе, он её успокаивал, о настоящем лесе, таком, какой она видела по дороге в Москву. Двадцать лет прошло с той поры, как они ездили на машине в столицу, а эти восхитительные картины, как с полотен именитых мастеров, застыли навечно в её памяти. Всё началось на Орловщине. Сосны на пригорках. Высоченные ели вдоль дороги стеной и берёзы среди них: настоящие, крепкие и стройные берёзы, такие раскидистые, такие чистые, настолько русские, исконные, что хочется плакать… Так и ждёшь, что между ними сейчас промелькнёт белый платок и выйдут девушки в старинных сарафанах, с лукошками в руках… Или баба Яга пролетит в ступе по-над елями. Поёт душа и сердце радуется, глядя на всё это богатство. Да, Марта обожала настоящий русский лес, хотя бывала в нём за всю жизнь раз, два — и обчёлся. В лесу она чувствовала себя как дома, словно была по-настоящему дома, у своих корней… Странное ощущение, не поддающееся материальному объяснению.
То, что снилось Марте, никогда не происходило в реальности ни с ней, ни с кем-то из предков. По крайней мере она о таком никогда не слышала. Марта вообще не знала что такое война, только из фильмов и книг, и те давались ей с большим трудом — было невыносимо больно переживать за героев, киноленты и повести впечатляли её слишком сильно и она никогда не возвращалась к ним вновь.
«С мужем мы уже вместе сорок пять лет, — подумала Марта, глядя на городские огни ночи, — сорок из них в браке. Хорошо пожили… Небогато, но хорошо.»
Познакомились они в училище. Увидели друг друга в коридоре — и застыли. Зажглись одна о другую две спички… И жизнь с той поры наполнилась светом их чистой любви. Не могли и дня друг без друга. Всё преодолевали вместе. Трудности лишь закаляли их брак. Ни разу не возникало мысли: а вот… если бы да кабы жила она с другим, с более успешным, состоятельным… Нет! Вместе, бок о бок, крепко держась за надёжное плечо друг друга, преодолели все жизненные этапы.
— Мне постоянно кажется, что ты мне дана как второй шанс. Понимаешь… Чтобы на этот раз по-настоящему прожить на земле… ни о чём не жалея, — сказал ей как-то муж.
— Что ты имеешь ввиду, Вась? Мы ведь с пятнадцати лет неразлучны, — не поняла Марта.
— А у меня такое ощущение, что я тебя когда-то потерял, и себя потерял, словно оборвалось всё внезапно, слишком резко. В прошлой жизни.
— Как это — в прошлой?
— Не знаю. Помнишь, ты в училище выступала с девчонками, вы пели прибаутки на сцене и на тебе был синий платок? У меня тогда было дежавю: вот хоть ты тресни, а я видел тебя такою когда-то, и ты тоже пела. И такая печаль на меня нашла, прям затошнило, хотя вокруг хохотали студенты, даже потолок закружился и лица размазались… Видел я тебя уже такой.
— Не мог ты видеть! Не было больше такого!
— Ну я хочу сказать, что всю жизнь как на гонках — боюсь не успеть отлюбить с тобой то время, что нам отведено.
— Ой, Вася, ну тебя… Подумай лучше, какой костюм наденешь на свадьбу старшего сына. Свадьба-то на носу…
Да… Давно был тот разговор. Только через пять лет после него Марте стал снится иногда один и тот же сон, когда она и забыла о том диалоге, а теперь вдруг вспомнила, как и сон тот, ещё более явственный, чем новый. Этот расстрел, от которого она сейчас проснулась, ей снился впервые, а вот прошлый, повторяющийся…
Она девочка лет двенадцати и идёт по великолепному лесу. Под ногами мягко ото мхов и слоя прошлогодних листьев. Заливисто вытягивают трели птицы. Вокруг — все оттенки зелёного и среди них, как живые души, как воплощения ангелов, стройные стволы берёз. Лес прорезает небольшая река, Марта начинает переходить её вброд, ощущает течение и холодную воду. Вода залилась за голенище сапог и Марта ёжится от холода. Она постоянно оглядывается, а за ней идут несколько человек, то ли мужчин и женщин, то ли ещё юношей, подростков. Марта понимает опасность и важность своей работы, она как бы проводник людей из одного места в другое, более безопасное. Она замечает, что на ней фуфайка, кирзовые сапоги и синий платок, концы которого разлетаются время от времени под подбородком.
На лесной тропинке показывается мальчик, он старше Марты года на три-четыре. На нём будёновка грязно-бежевого цвета, Марта отчётливо видит на ней красную звезду. Мальчик нравится ей по-ребячьи, но знакомы ли они Марта не понимает. Они кивнули друг другу и мальчик забрал у Марты тех людей, повёл дальше, а Марта стала возвращаться назад той же тропой. Она чувствовала, что улыбается, ей хорошо… Она обняла берёзку, прокружилась вокруг один раз и уткнулась носом в прохладный белый ствол. Еле уловимый запах коры и и банного веника… Здесь обрывается сон.
Коту надоело безрезультатно тереться о ноги Марты. Он запрыгнул на окно и стал бодать её в живот. Марта погладила его машинально, вздохнула тяжело.
— Ну что ты? Ну что?
Взяв кота на руки, она вернулась в кровать. Так и не заснула до утра, терпеливо ждала, когда проснётся муж.
— Вася, я хочу поехать на Оку. Где лес погуще. Давай выберем место.
— В каком смысле? Навсегда что ли? — сонно просопел муж и потёр глаза.
— Да нет… Пока так… На отдых.
— Вот новости… Это, наверное, дорого.
— Так и что? У нас на чёрный день есть отложенные, что мы всё сидим и сидим на одном месте, такая страна огромная, а мы ничего и не видели, — упёртым голосом настаивала Марта. — Тянет меня в те края, понимаешь… Что нам осталось от той жизни, так ничего и не…
Она остановилась, почувствовав, что голос становится предательски низким.
Василий почесал лысую макушку.
— Ну хорошо, давай, сегодня выберем.
— Правда?
— Ага.
Марта распластала на себе чёрного кота и от души почесала ему брюхо. Кот мурчал громко, как трактор.
— А кота куда? Детям закинем?
— Да уж разберёмся.
Несмотря на разбитое состояние, Марта чувствовала себя необычайно счастливой.
— Знаешь, Вася, мне ведь снится она… Ока. Какая-то деревня, а за ней речка, и я точно знаю, что это Ока. Я видела это во сне, будто стояла у опушки леса. И ещё…
— Мммм… — промычал муж, — а мне снилось, что я вокруг луны парил. Так что после Оки на луну слетаем, а то не честно.
Выбрали они домик на базе отдыха, самый приемлемый по цене вариант, да и тот был для них дороговат. Ехать решили на машине. Василий тоже радовался, штудировал интернет, смотрел, что ещё можно посмотреть поблизости. Сидели вместе за экраном и рассматривали пейзажи с пригорками, лесом, извилистой рекой… Накануне отъезда приснился Марте опять тот сон, в котором она ведёт через лес людей.
— Ты опять спала неспокойно, я даже будил тебя, помнишь, и укрывал? — сказал утром муж.
— Нет.
— Ага. То ёжилась, будто замёрзла, то головой без конца вертела. Может у тебя снова мигрень?
— Нет, всё нормально, только опять этот проклятый сон, один и тот же, не даёт мне спокойно спать.
— Какой? Ты не рассказывала.
— А! Ерунда какая-то. То ли война, то ли что, а я девочка и веду по лесу людей, речку вброд перехожу, а вода ледяная прям, заливается в сапог.
Муж состроил задумчивую гримасу.
— Интересно… Вспомнил вдруг… Мне тоже подобное снилось. И не раз! Вот только сейчас это понял! Тоже иду по лесу, я подросток, и знаю, что мне нужно встретить людей, я проводник в партизанском отряде, переправлял их из отряда в тыл. Иду, иду… И мне навстречу выходит девочка, а позади неё партизаны, а девочка в фуфайке, такая тощенькая, и на голове у неё, как у Алёнушки, платок синий-синий…
Марта взволнованно замахала руками, кот слетел на пол. Она несколько раз хватанула ртом воздух.
— На мне в том сне был синий платок! И фуфайка, и сапоги кирзовые!
— Слушай… — бледнея, округлил глаза Василий, — а ты случайно не та девочка из моего сна? Может это наши прошлые жизни? Только я ещё смутно помню, снилось как-то… опять платок синий… немцы возле нас с оружием, а мы стоим, а я плачу и пою, и девочка поёт, и ещё там был кто-то…
— Да, да… — задрожала Марта. — Один раз снилось. Мы пели «Синенький скромный платочек…» И нас расстреляли. Сырая земля полетела мне в лицо и я проснулась, недавно снилось.
Они ошеломлённо смотрели друг на друга. Затем, захлёбываясь эмоциями, стали вновь и вновь пересказывать сны, вспоминать или додумывать детали…
— Куда же ты меня ведёшь? Забрели в такие дебри! — возмущалась Марта.
Она запыхалась, пока пробирались по узкой тропе через лес, уходя в сторону от Оки. Марта мечтала об одном — вернутся назад, в уютный дворик турбазы и посидеть в благоустроенной тени дерева на кресле-качалке.
— Остался всего один километр, — успокоил её Василий, увлекая всё дальше. — Это сюрприз. Я нашёл кое-какую информацию…
Шли они шли и наконец деревья стали редеть. Василий то и дело сверялся с картой в мобильном. Вышли на лесную опушку. Словно на расписном блюдце, открылась глазам Марты маленькая деревушка, а за нею, видно, блестит река, как бы огибает её полукругом. В стороне, между деревушкой и опушкой леса, расположилось небольшое кладбище. Но они не пошли никуда. Василий покрутил головой и твёрдо взял жену за руку.
— Вон туда посмотри. Видишь? Под высокой берёзой?
Памятник с побелкой, размером чуть больше обыкновенного надгробия. На его верхушке — пятиконечная красная звезда. Серое ограждение. Выцвевший за лето венок. «Здесь похоронено семь партизан, погибших в Великой Отечественной войне. 1943 год.»
— Думаешь…- пролепетала Марта.
— Да кто теперь скажет… А места здесь и впрямь как родные. Так бы и остался.
— Чур тебя!
Посидели молча. Как прекрасно шумят берёзы, именно здесь, на высокой опушке! Марта нарвала полевых цветов, сложила на памятник.
Кто знает, кто знает…
«Спите, мои родные, — мысленно вздохнула она, — а мы ещё, благодаря вам, поживём».
