— Теперь, мама, у тебя будет свой дом, — сказала тогда Вика, протягивая ключи. — Никаких больше съемных комнат.
Старая кухня давно стала её любимым местом. Здесь всё дышало уютом: потертая клеёнка на столе, горшки с геранью на подоконнике, даже трещинка на кафеле у плиты казалась родной. Елена как раз собиралась налить себе чаю, когда в дверь позвонили.
На пороге стояла Вика – в строгом деловом костюме, с идеальной укладкой и совершенно ледяным выражением лица.
— Мам, нам надо поговорить.
Елена посторонилась, пропуская дочь. Что-то в её голосе заставило сердце сжаться.
— Проходи, милая. Я как раз чай заварила. Твой любимый, который ты привезла.
— Нет, спасибо, — Вика осталась стоять посреди кухни. — Я ненадолго. Мама, ты должна освободить квартиру. До завтра.
Елена замерла с чайником в руках. Показалось, что она ослышалась.
— Что, прости?
— Квартиру нужно освободить. Завтра. Я больше не могу это тянуть.
Горячий чай пролился на руку, но Елена даже не почувствовала боли.
— Вика, я не понимаю… Это же мой дом. Ты сама…
— Это просто квартира, мама, — Вика достала телефон, быстро проверила что-то на экране. — Ты пожила тут, но я не могу больше тебя содержать.
— Содержать? — Елена нервно рассмеялась. — Милая, я же сама плачу за коммуналку, убираюсь…
— Мам, давай без этого, — Вика поморщилась. — Решение принято. Ключи оставь на столе.
Она развернулась к выходу, но Елена схватила её за руку:
— Подожди! Хотя бы объясни – почему? Что случилось?
— Ничего не случилось. Просто бизнес, мама. Квартиру можно сдавать дороже.
Дверь захлопнулась, и Елена осталась одна. В ушах звенело. Она медленно опустилась на табурет, глядя на лужицу пролитого чая. В отражении на её поверхности плясали отблески вечернего солнца.
Как во сне она встала и пошла в комнату. На стене висели фотографии: вот Вика на выпускном, сияющая в белом платье. А здесь они вдвоём на море – дочка строит замок из песка, а Елена смеётся, пытаясь защитить его от набегающих волн. Тогда она только что продала дачу, чтобы оплатить Вике учебу. Но разве это было жертвой? Нет, просто… любовью.
— Доченька, — прошептала Елена, проводя пальцем по фотографии. — Как же так?
Вечер медленно переползал в ночь. Елена механически складывала вещи в старый чемодан, то и дело останавливаясь, чтобы посмотреть на знакомые детали квартиры: облупившуюся краску в углу, которую всё собиралась подкрасить, теплый свет любимой настольной лампы, тень от герани на стене… Каждая мелочь вдруг стала невыносимо дорогой.
Где-то в глубине души теплилась надежда, что утром зазвонит телефон и Вика скажет, что это была ошибка. Глупая шутка. Что угодно. Но телефон молчал, а стрелки часов неумолимо отсчитывали последние часы в месте, которое она считала своим домом.
Первая ночь выдалась душной. Елена сидела на скамейке в парке, прижимая к себе потёртый чемодан, и смотрела на звёзды. Где-то там, в тёплых квартирах, люди спали в своих постелях, а она… Господи, как же до такого дошло?
Ключи она оставила на кухонном столе, аккуратно протерев их салфеткой. Почему-то казалось важным, чтобы они блестели. Может быть, Вика заметит и вспомнит, как мама всегда заботилась о мелочах.
— Добрый вечер, — раздался рядом хриплый голос. Елена вздрогнула. Какой-то бородатый мужчина в потрепанной куртке присел на другой конец скамейки. — Не бойтесь, я просто присяду. Тоже ночуете?
Елена машинально прижала чемодан ближе.
— Нет, что вы… я просто… гуляю.
Мужчина хмыкнул:
— В три часа ночи? С чемоданом?
— Да, представьте себе, — Елена попыталась улыбнуться, но губы дрожали. — Люблю… ночные прогулки.
— Ясно, — он достал из кармана яблоко и протянул ей. — Будете? Чистое, только что помыл в фонтане.
Елена покачала головой, но желудок предательски заурчал. Она не ела со вчерашнего утра.
— Меня, кстати, Семён зовут, — мужчина откусил яблоко. — Три месяца уже на улице. Жена выгнала. А вас кто?
— Дочь, — тихо ответила Елена и сама удивилась своей откровенности.
— Хм, — Семён покачал головой. — Дети, они сейчас… Другие какие-то растут. У меня вон сын в Америке, второй год звонка жду.
К утру похолодало. Елена дремала, прислонившись к спинке скамейки. Семён давно ушел, оставив ей второе яблоко и адрес ночлежки. «Там тепло, — сказал он, — и кормят иногда».
Когда рассвело, она поднялась, разминая затёкшие ноги. Куда идти? В ночлежку она не готова, нет… Может быть… Анна? Соседка всегда была приветлива, иногда заходила на чай…
Звонок в знакомую дверь на пятом этаже дался нелегко. Елена несколько раз поднимала и опускала руку, прежде чем решиться.
— Леночка? — Анна появилась на пороге в цветастом халате. — Господи, что случилось? На тебе лица нет!
— Анечка… — голос предательски дрогнул. — Можно у тебя… пару дней пожить?
В маленькой кухне Анны пахло сахарной пудрой. Она пекла булочки – по утрам любила побаловать себя свежей выпечкой.
— Вот ведь… — качала головой Анна, слушая сбивчивый рассказ подруги. — А я всегда говорила – избаловала ты её. Помнишь, как она тебе хамила на дне рождения? А ты всё «доченька, доченька»…
— Не надо, Ань…
— Надо, Лена! — Анна стукнула чашкой по столу. — Сколько можно себя обманывать? Она всегда такой была. Помнишь, как ты ей на свадьбу все сбережения отдала? А она даже спасибо не сказала!
Елена смотрела в окно, где медленно просыпался город. Где-то там спешили на работу люди, у которых был дом, семья, уверенность в завтрашнем дне…
— Ты встанешь с колен, Лен, — Анна положила руку ей на плечо. — Ты всегда справлялась.
Три дня пролетели незаметно. Елена старалась быть полезной – готовила, убирала, даже починила Анне сломанный кран. Но с каждым днем всё острее чувствовала себя обузой.
— Владимир! — вдруг вспомнила она, листая старую записную книжку. Старый друг семьи, когда-то работал с её мужем. Несколько лет назад предлагал помощь…
Набрать его номер было страшно. А вдруг не вспомнит? Или хуже того – вспомнит, но откажет?
— Алло, Володя? Это Лена… Да, Лена Петрова…
Через час она уже сидела в его кабинете – небольшом, заваленном бумагами закутке при городской ночлежке, где Владимир работал заведующим.
— Значит, говоришь, дочка выставила? — он постукивал карандашом по столу. — М-да… Знаешь, у нас как раз повариха в столовой уволилась. Временно, конечно, но всё же… Готовить умеешь?
— Да я всю жизнь… — Елена замялась. — Только жить-то где?
— А тут и жить будешь, — Владимир улыбнулся. — Комната есть служебная, маленькая, правда… Зато своя. Ты сильнее, чем думаешь, Лена. Справишься.
Вечером она впервые переступила порог ночлежки уже как работник. Запах борща смешивался с запахом хлорки. В столовой гудели голоса – здесь собирались разные люди. Интеллигентного вида старик в потертом пиджаке что-то увлеченно рассказывал молодой женщине с ребенком. Семён (надже, какая встреча!) помогал накрывать на столы.
— Елена Сергеевна! — окликнула её женщина средних лет. — Я Тамара, буду вас вводить в курс дела. Не переживайте, все мы через что-то прошли…
В маленькой служебной комнате было чисто и неожиданно уютно. Елена присела на кровать, достала телефон. Палец замер над номером Вики… Нет. Не сейчас.
— Ну что, — сказала она своему отражению в окне, — жизнь продолжается?
Три месяца пролетели как один день. Елена втянулась в работу неожиданно легко – оказалось, готовить на большую компанию даже веселее, чем на двоих. А от постоянной занятости меньше времени оставалось на горькие мысли.
— Елена Сергеевна, — Тамара заглянула на кухню, — там новенькая пришла, совсем девчонка. Может, чайку ей сделаете?
— Сейчас, минутку, — Елена вытерла руки и достала с верхней полки припрятанную пачку печенья.
В столовой сидела худенькая девушка лет двадцати, нервно теребившая рукав растянутого свитера.
— Будешь чай? — Елена поставила перед ней чашку. — С бергамотом. Из Лондона.
Девушка подняла заплаканные глаза:
— Спасибо. А вы… вы давно здесь?
— Три месяца, — Елена присела рядом. — Знаешь, я тоже думала – конец света. А оказалось – начало чего-то нового.
Вечерами она стала писать. Сначала просто записывала мысли в старую тетрадь, потом начали складываться стихи. Неумелые, наивные, но такие честные, что Тамара, которой она рискнула показать, прослезилась.
— Пишите, Елена Сергеевна, — сказала она. — У вас душа поёт.
В один из вечеров Елена достала чистый лист бумаги и написала: «Здравствуй, Вика». Письмо получилось длинным. Она рассказала дочери всё: про ночь в парке, про яблоко от бездомного Семёна, про страх и одиночество. И про то, как потом научилась жить заново.
«Ты всегда будешь моей дочерью, — писала она, — но я больше не буду жить только ради тебя. Знаешь, я начала писать стихи. Помнишь, как в детстве читала тебе свои первые пробы? Ты смеялась и говорила, что я совсем как Пушкин. Теперь я пишу для себя. И живу для себя. Надеюсь, однажды ты поймешь – это правильно».
Письмо она не отправила, но стало легче. Будто отпустила что-то, державшее её всё это время.
— Елена Сергеевна! — Тамара влетела в кухню, размахивая какой-то бумажкой. — У меня для вас новость! Помните Марию Степановну, которая к нам на литературные вечера ходит? Она комнату сдаёт, недорого. Говорит, вы ей нравитесь – и готовите хорошо, и стихи пишете…
Через неделю Елена перевозила свои немногочисленные вещи в светлую комнату на втором этаже старого дома. Мария Степановна, худощавая женщина с умными глазами, помогала ей развешивать шторы.
— Знаете, — сказала она, подавая Елене гвозди, — я тоже через такое прошла. Муж выгнал после тридцати лет брака. Думала, не переживу. А потом… потом начала картины писать. Представляете?
Вечером Елена стояла у окна, глядя, как падает первый снег. Пушистые хлопья кружились в свете фонарей, укрывая город белым одеялом. Где-то там, в другой части города, была Вика. Может быть, она тоже смотрит сейчас в окно?
На столе лежала раскрытая тетрадь. «Я не держу обиды», — написала Елена. И впервые за долгое время это была чистая правда. Жизнь действительно продолжалась – и теперь она точно знала, что будет жить. Не ради кого-то, а ради себя.
