Мама! Ну, ты опять!

Она в ярости вышла из туалета и направилась в комнату матери.

Зоя Петровна сидела на кровати съежившись. Маленькая, хрупкая, почти прозрачная. И когда только она из статной сильной женщины превратилась в такую малышку?

— Ниночка, я опять забыла? Да? – она беспомощно смотрела испуганными глазами на дочь. – Прости, милая, ты же знаешь, я не специально.

— Мама, ну что мне с тобой делать? Ладно я все это вижу, но ведь и Михаил видит, и Ромка

— Прости, прости меня, Ниночка, я буду внимательней, — Зоя Петровна умоляюще смотрела на дочь.

— Да ну, что с тебя возьмешь? – Нина махнула рукой и вышла из комнаты.

Мама стремительно старела. Нина помнила, как не так уж давно Зоя Петровна была вполне самостоятельной, сильной и очень умной женщиной. К ней можно было обратиться за помощью, за советом. Да и просто поболтать с ней было всегда приятно.

Всесторонне эрудированная, с острым умом, Зоя Петровна при этом отличалась удивительно добрым и веселым нравом. И все Нинины подруги с самого детства говорили, что ей очень повезло с мамой.

Ни у кого не было такой замечательной мамы. И всю свою жизнь Нина знала, что у нее есть, на кого опереться, к кому обратиться за поддержкой. А тут вдруг к маме неожиданно подкралась старость. Неприятная, холодная, липкая, плохо пахнущая и туповатая.

Теперь с мамой не поговоришь. Не спросишь у нее совета, не сядешь у ее ног, уткнувшись в колени, не поплачешь, жалуясь на начальника или усталость. Теперь мама сама, как ребенок. Глупый, медлительный ребенок.

Нина вошла в кухню, где за столом сидел муж Михаил и пятнадцатилетний сын Ромка. Они разгадывали какую-то головоломку. И вид их озадаченных и сосредоточенных лиц немного успокоил Нину.

— Мам, — вдруг пробурчал Ромка. – А почему ты в суп мясо так крупно режешь?

— Не знаю, сынок, — растерялась Нина. – А почему ты спрашиваешь? Тебе не нравится?

— Мне нравится… — рассеянно проговорил Ромка, вертя в руках деталь головоломки. – Только бабушка прожевать не может, вытаскивает изо рта и на стол кладет.

— Тебе неприятно, да? – понимающе кивнула Нина и виновато добавила. – Я скажу бабушке, чтобы она так не делала.

— Нет, мне нормально, — продолжал Ромка, разглядывая деталь. – Просто получается, что бабушка плохо питается. А это вредно для здоровья.

— Ааа, — Нина озадаченно смотрела на сына. – Я буду мельче резать.

— Ты лучше фрикадельки делай, — вскинул на нее глаза сын. – Как мне делала, помнишь? Когда у меня зубы выпали, и я жевать не мог. Тебе же бабушка тоже делала, когда ты маленькая была.

— Делала, — кивнула Нина, чувствуя, как краснеет.

— И еще, Нин, — вдруг вступил в разговор муж Михаил. – Ты Зою Петровну не ругай, пожалуйста, за туалет. Мы с Ромкой переживем, не волнуйся. А то ты ее ругаешь, а нам потом неудобно, что она нас стесняется.

— Да, мам, не ругай бабушку, — смотрел на Нину широко раскрытыми глазами Ромка. – А я обещаю, что не буду вас с папой ругать, когда вы старые станете.

— Хорошо, сынок, — Нина, еле сдерживая слезы, вышла из кухни.

Она немного постояла в коридоре, стараясь успокоиться. А потом пошла в комнату матери.

— Мам, — позвала она Зою Петровну, которая сидела на стуле возле окна и смотрела на улицу. – Мама.

— Да, Ниночка, — обернулась Зоя Петровна. – Что-то случилось, родная?

— За то, что я глупая и грубая, — Нина положила голову матери на колени. – И нетерпимая. И злая.

— Нина, не говори так, — строго сказала Зоя Петровна. – Мне неприятно, когда ты так говоришь про себя. Что это на тебя вдруг нашло?

— Пообещай мне, что ты не умрешь, — попросила вдруг Нина и расплакалась.

— Дочь, ты чего? – гладила Зоя Петровна Нину по голове. – Конечно, не умру. Даже и не собираюсь.

— Мне очень страшно, что тебя не будет. Как же я буду одна?

— Ниночка, я же здесь, с тобой. Ты не одна. Ну, что на тебя нашло то?

— Нет, нет, все в порядке, — Нина вытерла слезы и встала. – Ладно, пойду ужин готовить. Суп с фрикадельками будешь?

— Буду, — заулыбалась Зоя Петровна.

«И что я кидаюсь на нее, как собака, — думала она. – Даже Ромка замечание сделал. Стыдно то как. Подросток больше понимает, чем взрослая тетка. А ведь сама даже думать боюсь, что со мной будет, когда ее не станет. Не буду больше ругать ее. Вот пусть меня Бог накажет, если еще хоть раз сорвусь!»