Остроумный профессор нравился женщинам. И они ему нравились. Но не нравились маме. А ее мнение продолжало учитываться.
Но дамы, желающие большой и чистой любви, отваливали сразу или почти сразу, потому что кавалер приходил на сеновал, образно говоря, с мамой.
Лев Евгеньевич, тезка знаменитого Хоботова из фильма про Покровские ворота, готовился к лекции.
Профессор математики и доктор наук Фарбер-Лисовский преподавал сложнейший предмет в одном из столичных ВУЗов – криптографические методы защиты информации.
Он сидел в одной из комнат большой четырехкомнатной квартиры, отведенной под кабинет, за большим столом, покрытым зеленым сукном: за ним сиживал еще его отец.
Сквозь матовый плафон мягко лился свет настольной лампы, не утомляющий глаза. Тихо тикали старинные часы, навевая приятную дремоту.
Стройные ряды книг за стеклом радовали взор: в доме была неплохая библиотека. И среди прочих – библия с иллюстрациями самого Доре — ее подарили отцу на очередной юбилей.
Папы давно уже не было: Лева жил вдвоем с мамой.
Алла Семеновна, как все родительницы, любила своего сына и считала его самым умным и красивым. Ведь ежиха говорит ежонку — мой гладенький, а ворона — вороненку — мой беленький.
И если насчет ума сомнений ни у кого не возникало, то относительно красоты можно было поспорить.
Известно, что при нормальных пропорциях голова должна составлять одну седьмую от роста человека. У Льва Евгеньевича она была равна одной шестой. Поэтому он казался визуально ниже.
Черты лица были крупными, шея короткой. Ноги кривоватыми – с такими ногами хорошо ездить на ослике, подгоняя его громким гиканьем.
Но мужчина не хотел ездить на ослике, хотя это ему бы очень пошло. А хотел заниматься высшей математикой, что, собственно, и делал.
Профессор поднял глаза к потолку и, глядя на лепнину по центру, задумался: как лучше озаглавить завтрашнюю контрольную работу. И решил, что идеально будет звучать тема алгебраические свойства шифров.
Ко Льву Евгеньевичу в институте отношение было двояким. Как человек, у студентов он вызывал симпатию: у него было то, что принято считать харизмой.
Как педагог — отвращение и ненависть. Сдать зачет или экзамен было практически невозможно: вот валит, цу…ка! Мнения на этот счет были однозначными.
Во-первых, предмет был очень сложным. Иногда создавалось впечатление, что и сам Лева плохо «шурупит» в этом причудливом хитросплетении кодов, шифров и другой криптографической лабуды.
А, во-вторых, Лев Евгеньевич, действительно, был очень требовательным. И справедливо полагал, что на отлично знает только Господь Бог. На твердую четверку – он.
А остальным оставались только трояки и пары. Поэтому, хоть из трусов выпрыгни, больше «уда» не получишь.
Приоткрылась дверь, и в комнату засунулась голова старенькой профессорской мамы, которая произнесла:
— Левушка, друг мой, а не испить ли нам кофейку?
Ведь для мамы взрослый профессор, вполне уважаемый человек, навсегда останется крохотным любимым мальчиком в социалистических байковых ползунках.
Мама любила выражаться высоким «штилем»: к этому предрасполагала вся несовременная обстановка квартиры, плавно перекочевавшая из начала пятидесятых – сталинский дом был выстроен в это время.
И любимый сын оставил свое занятие и пошел на кухню испить кофею с вкусными блинчиками с мясом: маму расстраивать было нельзя.
В принципе, у Льва Евгеньевича все было хорошо: любимая работа, качественное жилье, неплохая иномарка и вполне себе живая мама без маразма.
У него не было только одного: собственной семьи, хотя попытки создать ее были — остроумный профессор нравился женщинам. И они ему нравились. Но не нравились маме. А ее мнение продолжало учитываться.
Другой сын давно бы послал маму по всем известному адресу с сачком для ловли бабочек и создал свою ячейку общества. Но Левушка, которому хорошо перевалило за пятьдесят, этого сделать просто не мог.
И, к тому же, никак не связывал свое безбрачие с любимым человеком: кто-кто, а мама всегда хотела ему только добра.
Но дамы, желающие большой и чистой любви, отваливали сразу или почти сразу, потому что кавалер приходил на сеновал, образно говоря, с мамой.
Нет-нет, не в буквальном смысле. Просто мама незримо присутствовала всегда и везде.
И скажите, кому понравится, если ночью к тебе в спальню войдет свекровь и будет проверять, укрыты ли у любимого сыночка пяточки и не перетянула ли эта т…рь одеяло на себя?
И если кое-кому удавалось довести дело почти до ЗАГСа и переехать в роскошную квартиру с иллюстрациями Доре, то после пары недель все дамы, подхватив юбки, сбегали.
А уйти сыну к любимой женщине и жить там Алла Семеновна не позволяла.
«Фиг вам, а не Левушка! – думала старенькая мама, засыпая в своей постели. – Ишь, удумали: на место профессорской жены метят! На чужом горбу в Рай заехать захотели. Не выйдет!»
Подобным образом Алла Семеновна думала и раньше: в бытность сына студентом, доцентом, кандидатом наук и доктором.
Шло время, а мама избранниц сына по-прежнему не одобряла. Что характерно.
И Лев Евгеньевич все больше времени стал проводить дома, занимаясь работой, написанием статей и любимым хобби, которое для профессора и доктора математических наук выглядело неожиданно: он сочинял стихи, которые называл лирическими математическими.
Это были и довольно большие стихотворения, и очень коротенькие, наподобие распространенных сейчас двустиший, похожих на хокку.
Например, такое:
И я, под действием коварных перемен, подумал, не решить ли мне трехчлен?
Или еще: Как я вчера, мой друг взалкал, не обнаружив радикал!
И, хотя все произведения не предназначались для посторонних глаз и ушей, подсознательно мужчина не использовал сложных математических терминов: чтобы, все-таки, основная масса могла понять, о чем речь. Да, вдруг кто-то захочет послушать…
Все произведения записывались в тетрадь, хотя уже было время компьютеров. Но эта писанина от руки, как бы, причисляла его к когорте поэтов, которые при неверном свете свечи царапали пером незабвенные строчки.
Особенно интенсивно шла работа в моменты его увлечений женским полом. И сейчас было именно такое время: он недавно, будучи в гостях, познакомился с очень симпатичной и интересной женщиной, которая была младше его почти на двадцать лет.
И они уже дважды встречались: да, просто гуляли по улицам и разговаривали. Ведь, когда тебе «немного за тридцать», приоритеты несколько смещаются. И принц на белом коне уже не кажется предметом первой необходимости, а 90-60-90 так и вообще ни к чему.
И Ирина Петровна поняла, что ей очень симпатичен это странный большеголовый человек, который шел только в комплекте с мамой.
А Лев Евгеньевич просто потерял голову от красивой вдовы, которая выглядела, как вдовствующая королева и полностью подходила на роль профессорской жены.
А как она пела! Тогда, в гостях, женщина исполнила известный романс, и, тем самым, покорила сердце стареющего холостяка.
Дело оставалось за малым: познакомить с мамой — куда же без этого. А там, как получится.
Мама повела себя, как всегда: внешне приняла даму сердца хорошо, даже улыбалась, а вечером высказала, что она не пара умному и красивому сыну. К тому же, выше его. Ну, куда это годится? Профессор должен быть выше жены на голову!
Алла Семеновна принципиально не хотела помнить, что такие варианты тоже были: и на голову ниже и почти на две, простите. Но и это тебе, мамочка, почему-то, не понравилось: в нашем роду карлиц сроду не было! Так, может, дело именно в тебе?
Поэтому, красивая Ирочка переехала в четырехкомнатную сталинку. И оказалось, что ее ничего не напрягает.
А когда потенциальная свекровь зашла ночью в «спаленку поправить сыночку одеялко», то ее встретил громкий шепот:
— Не волнуйтесь: пяточки закрыты и бочкѝ тоже – я слежу.
И мама поняла, что, возможно, бит.ву она проиграла. И сразу как-то сдала. И больше сидела в комнате — даже перестала печь свои фирменные кружевные блинчики, которыми очень гордилась.
Но этого даже никто не заметил: сын и красавица были слишком увлечены друг другом.
Перед юбилеем Аллы Семеновны ее не стало: маме должно было исполниться восемьдесят пять лет. Она ушла во сне: это называется золотая см.ерть. А для пожилого человека легкий уход очень важен.
И наступили те хлопоты, которые всегда бывают при проводах в последний путь. А потом – время траура. И все время рядом с горюющим сыном была его любимая.
А когда все приличия были соблюдены, Лев Евгеньевич сделал Ирине Петровне предложение: ведь ничего уже не могло этому помешать. Как говорится, не было бы счастья…
И женщина, конечно же согласилась стать женой, профессоршей и жительницей обалденной квартиры с иллюстрациями Доре: все в одном флаконе.
А потом она изъявила желание послушать его последние стихи: он как-то обмолвился, что пишет.
И жених прочитал ей волнующие строки:
— Я долго жил в СССР и знаю все про два Пи Эр.
Два Пи Эр – это формула длины окружности, если кто не в курсе.
А Ирочка ему спела, от волнения промахиваясь мимо нот. Но это уже было для них не так и важно: любящие сердца соединились, и стали биться в унисон. И они подали заявление в ЗАГС.
А через определенное время из-под пера профессора родились свежие строки:
— Пересеклись прямые, наконец, и я – отец!
Ну, что же, поздравляем! Так держать, профессура! И плевать, что все в школе будут принимать папу за дедушку. Главное, основное предназначение человека будет выполнено: род будет продолжаться. И не стоит на этом останавливаться: и ничего еще не поздно!
А в конце повествования хочется пожелать молодому отцу дальнейших успехов и закончить в его стиле:
Не дрейфи, Лева: Ведь дети – клево!
