— Паршивка! Предатель семьи! — взревел отец.
Услышав имя жениха, он побагровел и будто раздулся, отчего дочь даже отступила на шаг. Глаза его вмиг вспыхнули бешенством, а усы растопырились, как у моржа в разгар брачного сезона. Настю кольнуло дурное предчувствие.
— Папа, пожалуйста, выслушай… — промямлила она.
— За оболтуса Енисеевых?! — не слышал её отец. — Вражин всего рода людского?! Ни за что! Только через мой труп!
— И вовсе не всего рода, а только вашего. Десятки лет прошло с того случая, ни нас с Ваней, ни даже тебя ещё на свете не было, пора уж забыть и жить мирно. Дети не отвечают за грехи отцов, а внуки за дедов и подавно, — на одном выдохе проговорила Настя и опять отшатнулась, испугавшись, что отца сейчас хватит удар, до того он сделался багровым и веко над глазом запрыгало.
Десятилетний Генка, младшенький, только и успевал с любопытством перескакивать с одного лица на другое. В душе он был за сестру, надоело ему до чёртиков ненавидеть всех Енисеевых, и с Борькой, сыном их, тоже надоело враждовать. А мать на сторону отца встала, всю жизнь ему поддакивала:
— Убивец, доча, он и есть убивец. Дурная кровь сильна своим безумием и передаётся всем поколениям. Гены! — мать многозначительно вздёрнула вверх указательный палец.
— Чушь это всё! Давно бы уже помирись и жили спокойно! Мы с Ваней любим друг друга. Если за него не пойду я замуж, значит, ни за кого.
— Когда ж вы успели за моею спиною снюхаться-то? — вкрадчиво пробасил отец и сжал руку на ремне под животом.
— Давно! С детства уж. Коз пасли вместе, гуляли втайне по оврагам, — с вызовом призналась Настя.
— Выпорю!!! Под домашний арест! В ссылку отправлю, к дядьке!!
— Ох, не кипятись, Олежа, остынь маленько, — бросилась к нему испуганно мать, за плечо потрогала, но тот оттолкнул её. Входная дверь сильно хлопнула. Послышались шаркающие шаги, перемежающиеся стуком трости об пол.
— Отец! Зайди, дело есть, — крикнул Олег, продолжая сверлить тонкую фигурку дочери тяжёлым взглядом.
Едва дед Петро, ветеран войны, весь пронизанный пулями, сгорбленный болячками и трудом, появился на пороге кухни, как помутнённый бельмом взгляд его уцепился за внука, который праздно развалился на стуле и посасывал свиную шкурку.
— Ать-два! Левой-правой! — захрипел он сурово, вытянувшись по струнке. — Сми-и-ирно! Шагом марш!
— Чё несёт, старый, Господи… Совсем с катушек съехал, — шепнула мать и перекрестилась.
Однако мальчик Генка всё понял: бросив шкурку на стол и вымаршировав под дедовское зычное «ать-два», он на мгновение застыл по-солдатски с выпяченной вперёд грудью, и шагом марш из кухни, шагом марш. Дед, как ястреб, следил за его передвижением. Одно неверное движение — и старик перейдёт в атаку: отжимания, бег трусцой, длинная проповедь о никудышном поколении Генки… Но на сей раз дед остался доволен выправкой внука.
— Вот так… Нечего у старших подслушивать. Чаво у вас тут? — прошамкал он полубеззубым ртом.
— Внучка твоя хочет породниться с вражинами! — выпалил, как плюнул, отец.
— Ась? — повернул дед Петро более чуткое ухо в сторону сына.
— Двась! Настя, говорю, за убийцу брата твоего, за Енисеева-младшего, замуж собралась.
Дед переменился в лице, словно ему неожиданно отвесили пощёчину. Борода его встрепенулась, костяшки пальцев, обхватывая трость, посинели. Он затарабанил этой палкой по полу, хрипя, как бешеный лев, и наступая на бедную Настю, совсем растерявшуюся и загнанную в угол:
— Вздёрну мокрую курицу! Век воли не видать! Заточу! За фашиста, за ирода! Костями лягу — но не быть этому!
— Слышала, паршивка?! — обратился к дрожащей дочери довольный отец. — В комнату свою иди с глаз моих! Ты под арестом! Мать!
Мать умоляюще скульнула, заламывая руки, жмакая ими передник.
— Кроме воды, ничего не давать! Увижу вас за разговорами или что гостинцы ей таскаешь — убью. Ясно? А ты, мартышка, попробуй нос высунь оттуда. Я сегодня прибью на твою дверь щеколду. Выходить под конвоем только в туалет.
Мать кивнула и дрожащими руками сгребла Настю в охапку, затолкала к выходу из кухни. Прикрыв за упирающейся дочерью дверь спальни, она покачала головой, погрызла ногти, погладила зачем-то дверь и на цыпочках выскочила во двор, чтобы не мешать бурному мужскому возмущению.
Какое-то время Настя, пыхтя гневом, постояла лицом к лицу с закрытой дверью. Ослы упёртые! Чернь средневековая! Параноики! Что дед, что отец, что мать — все они! И родственники Вани — не лучше. Она стукнула по двери ладонью, посыпалась с притолоки пыль. Справа от окна — зеркало с косметическим столиком. Настя постояла перед ним. То на правое плечо русую косу закинет, то на левое… Передние пряди выпадают всегда из причёски и завиваются с ангельской детскостью. Хороша! Глаза васильковые, ярко-синие, брови, как коромысла, точёные, с изгибами. Она умела поводить одной бровью, выражая сомнение или сарказм. На персиковой коже, чуть тронутой южным загаром — три родинки на одной щеке. Словно следы от вилки с широкими зубьями. Особый шарм придавали образу. «Несовершенное ты моё совершенство» — приговаривал Ваня, целуя поочерёдно каждую родинку Насти.
Кровная, беспощадная вражда между семьями Енисеевых и Раздуминых началась в далёкое послевоенное время, когда вернувшиеся с фронта молодые люди не поделили девушку Агафью. Сама Агафья более склонялась к Стёпану Раздумину, но и Василию Енисееву не отказывала в последних надеждах. После нескольких честных драк и словесных разборок, Степан Раздумин, прошедший всю войну и награждённый орденом Славы первой степени за проявленные мужество и героизм, был подло убuт Василием Енисеевым: удушен накинутой сзади бечёвкой и после ограблен. Случилось это поздним вечером на дороге между сёлами и никаких доказательств причастности Енисеева к преступлению не вскрылось, однако семья Степана ни одного дня не сомневалась в его виновности. Василия не посадили, он женился на Агафье и родилось у них шесть детей. Все встречи двух враждующих кланов (с подачи не унимающегося деда Петра) непременно заканчивались драками и ненависть друг к другу подкреплялась новыми причинами. Каждое поколение Енисеевых и Раздуминых имело свои основания ненавидеть друг друга, но первопричина оставалась неизменной и не прощаемой.
Знакомство Насти и Вани тоже началось с кровоnролития. Когда возле маслобойни разгорелся очередной конфликт и братья сцепились с братьями, и невестки тоже не отставали, собачась друг с другом, испуганная Настя пряталась за высоким колесом грузовика. Вдруг перед ней выскочил взбеленённый мальчишка Енисеевых. Настя сжалась. Ваня, абсолютно не понимая зачем это делает, охваченный пылом и бушевавшими вокруг страстями, сжал кулак и ударил Настю прямо в нос. Она же враг, а с врагами нельзя никак иначе! Кровь закапала на Настино жёлтое платьице. Подставив под нос ладошку, она с немым вопросом, с синими глазками, выражающими полную невинность и чистоту помыслов, воззрилась на Ваню.
«За что?»
И Ване стало ужасно стыдно и совестно. Ударил девочку ни за что. Такую красивую и нежную… Он попятился, споткнулся, упал, прополз задом по пыльной дороге… Потом поднялся и убежал.
Каждый день лета Ваня пас коз. Гонял их по пригоркам и оврагам к ручью, дремал вместе с ними в высокой траве. Настя тоже пасла — только в другой стороне, где родители наказывали, ведь территории были негласно поделены между семьями. И вот однажды услышал Ваня, что блеет неподалёку чужая коза. Блеяние своих коз он знал досконально. Ваня поднялся от травы и увидел, что навстречу ему, в окружении десятиголового стада, идёт девочка Настя. Заметив Ваню, она испуганно остановилась. Ваня с горечью подумал, что сейчас опять придётся драться и он, конечно, изобьёт эту бедную девчонку.
Замешкавшись было, Настя смело направилась прямо к нему… Она держала ручку в переднем кармашке платья. Ваня сжал кулаки. Подойдя близко, Настя вынула ручку, протянула к нему и раскрыла… На её ладошке лежала карамелька в оранжевой обёртке. «Это тебе, угощайся». Ваня, почувствовавший полный сбой программы, взял.
«А у тебя ещё есть?»
«Нет»
«Тогда давай пополам?»
И Настя улыбнулась ему, согласилась, и Ваня, тут же развернув конфету, откусил половину (старался поменьше) и протянул оставшийся кусочек Насте. И валялись они вместе на шёлковой траве, и резвились, и купались в тёплой реке, и вели беседы о своём, о незатейливом, о детском. Каждый день лета встречались они втайне благодаря козочкам. А потом, с приходом холодов, совсем краткими становились их встречи по оврагам и густым лесочкам. В школе, на людях, старательно делали вид, что они друг друга не замечают. Каждый ждал сладкого, упоительного лета… Долгие дни вместе напролёт, романтика тайных встреч. Любовь между ними зарождалась и крепла. Первые поцелуи, признания, объятия. И наконец Ваня сказал:
«Давай поженимся перед тем, как меня заберут в армию?»
«Ох, Ваня, родители не допустят… »
«А что нам те родители? Сейчас не девятнадцатый век, чтобы требовалось их согласие. Поставим перед фактом, никуда не денутся. Мы любим друг друга. И это навсегда. Правда?»
«Да».
Запертая в комнате уже два дня, Настя вспоминала каждую их встречу. Родителям придётся смириться. Они остынут. Может, даже дружить начнут семьями… От воспоминаний её вырвал стук в окно. Брат Генка, воровато озираясь, гримасничал, умоляя открыть форточку.
— Вот, держи, Настя, клубники тебе принёс. Я помыл, — просунул в форточку миску с ягодами Генка. Для этого ему пришлось взобраться на карниз.
— Спасибо, братишка, — умилилась Настя. Какой же Генка славный! А дед всё говорит шалопай, шалопай…
— Как ты тут?
— Нормально.
— Потерпи маленько, отец уже отходит. Ну, я пошёл, пока не заметили.
— Стой! Передай записку Ване Енисееву. Передашь?
— Давай быстрей, — вновь опасливо посмотрел по сторонам Генка и спрыгнул с карниза.
Настя быстро нацарапала на клочке бумаги несколько строк. Не запечатывала, так дала, доверяла брату. Бросила бумажку в форточку — Генка изловил её, сунул в карман шорт и, изображая невинную праздность, посвистывая песенку, выскользнул за ворота двора.
«Собери в свою дамскую сумку чуток вещей самых необходимых и на третий день будь готова. Форточку с вечера приоткрой — как услышишь пение дрозда (ты же знаешь, как я умею), хватай сумку и через окно прыгай. Съездим с тобой кой-куда, а вернёмся уже женатыми и никто нам ничего не сделает. Паспорт не забудь. Люблю.»
Настя бегло дочитала последние слова и воровато спрятала письмо под подушку, приняв при этом выражение насупленности и упёртой обиды. Отец справился с щеколдой на двери в спальню дочери и переступил порог.
— Можно к тебе?
Настя продолжала лежать, не шевелясь, обнимая подушку. На третий день её заточения отец начал оттаивать. Папа Олег уселся на краешек кровати и принялся натирать указательный палец левой руки натруженными и треснутыми пальцами другой. Этот жест всегда им использовался, когда приходилось переступать через себя.
— Успокоилась со своим замужеством?
— Нет.
Помолчали.
— Прям така любовь у вас?
— Да. Прям така.
Диалог не клеился. Отец Насти плохо понимал в женской психологии и не особо стремился — он предпочитал гасить женские капризы ударом кулака по столу, подкрепляя жест громогласными приказами всем заткнуться и не забывать кто тут главный. «Ху-ху-ху, ху-ху-ху» — прогундосил нараспев папа Олег, не раскрывая рта. Он собирался с главной мыслью.
— Значит так, Настюшка. А ну-ка, повернись, когда отец с тобой разговаривает, что ты мне свою попу отклячила? Давай, давай, вертись, — подтолкнул он её в бок. Возмущённо пикнув, Настя повернулась.
— В общем… Причин торопиться вам с росписью я не вижу. Его вот-вот в армию призовут, что за дурость сейчас жениться, если придётся мужа два года ждать? Какой спех? Ведь не беременна ты, не горит! Ведь не беременна? — настороженно уточнил отец.
Настя отрицательно мотнула головой.
— Ну вот! А как вернётся, то и Бог с вами, расписывайтесь, если выдержат ваши отношения разлуку. Только знай — никого из этого семейства я в дом не пущу, роднится с мужем твоим не буду и на свадьбе нас с матерью не жди. Живите, как хотите. Сами решили, сами и вставайте на ноги.
Настя взбодрилась и села рядом с отцом. Такой расклад её устроил.
— Теперь я могу выходить из спальни?
— Это можешь, а вот с Иваном гулять — нет.
— Папа!
— Всё, я сказал! Семью позорить не позволю! — вмиг растопырил он свои проволочные густые усы, — Хочешь, чтоб опять до мордобоя дошло? Деда удумала раньше времени в могилу свести? Нет и точка!
Настя рыкнула, подскочила, косу со злостью закинула за спину и свободным человеком вышла из спальни. Первым делом отправилась она на кухню, чтобы как следует наверстать упущенное. Мать, конечно, её подкармливала эти три дня, но больно уж пресно и мало, а покушать Настя любила. Набросилась она на жареную утку с рисом, сочную, сладковатую, любимое Настино мясцо. Потом сварила себе кофе и с ароматной кружечкой вышла наконец во двор, на солнышко, на пригретую им лавочку под стеной дома.
«А ведь и правда, куда спешить? Как вернётся Ваня из армии, так и поженимся. Мне только восемнадцать исполнилось. К его приезду и родители окончательно смирятся…» — нехитро рассуждала Настя.
В семье установился былой мир. Отец делал вид, что ничего не произошло, мать радовалась, что разрешилось всё так мирно. Она не заговаривала с Настей на эту тему, только по косе иногда проводила и взглядом признавалась, что понимает дочкины страдания — сердцу ведь не прикажешь. Один дед Петро не желал остепеняться и обдавал Настю холодом при столкновениях в доме и во дворе, воротил оскорблённо нос и всячески показывал своё разочарование.
До условленной ночи у неё не получилось встретиться с Ваней. Бдели за Настей три пары глаз попеременно: отцовские, дедовы и матери. Даже с подругами не погулять спокойно — нет-нет, да встретится ненароком то мать, то дед, то брат Генка. Но Генка ей, конечно, не страшен — тот ни за что не предаст. Однако родители этого не знали и подсылали мальчишку на проверки к сестре. Подружки же для Насти тоже слабое прикрытие — они вообще были не в курсе её личной жизни. Никто-никто об этом не знал, только теперь вот… и те, и другие родители.
Луна щербатая высоко в небе ро́дится, месяц, знай, из неё, тужась, проклёвывается. С каждой ночью всё шире и шире её полукружие, скоро уж станет она идеальной половинкой безликого диска, но не остановится, а продолжит полниться, пока не примет форму безупречно круглую и не нависнет над краем горизонта тяжёлым и таинственным приветом от космоса. Засмотрелась Настя на ту луну и не сразу сообразила, что среди ночного стрекотания сверчков и кваканья далёких лягушек ещё один голосок затесался — птичий, переливчатый и дивный для ночи. Это дрозд пел. Ваня взывал её к побегу.
Настя сумку так и не собрала. От услышанного пения встрепенулась красавица и тихо-тихо, миллиметр за миллиметром стала открывать одну створку окна, чтобы выскользнуть к любимому, обнять его, поцеловать и объясниться. Благодаря тому, что пёс Шарик уж месяц, как издох (чему Настя впервые обрадовалась, хоть и горевала по старику), до ворот она добралась бесшумно. Да, хорошо всё-таки, что Шарика здесь нет, он бы непременно её предал, сам того не зная: стал бы скулить, радостно взвизгивать и мести лохматым хвостом по дорожке Насте вслед.
— Ванечка… — упала она в его объятия.
— Настюшка моя… — прижал её к себе Ваня и зарылся носом в ароматные волосы, и губы её нашёл влажные, пряные… Не нужны слова, когда есть сладкие поцелуи.
— Где же сумка твоя, милая? — спросил он шёпотом.
— Не надо никуда бежать, Ванечка, — тяжело дышала от эмоций Настя, — отец дал добро на женитьбу, но только когда ты вернёшься из армии. Ведь так-то оно лучше будет, Вань, без скандалов и не поперёк воли родителей! Всего-то два годка подождать! Чего там ждать! Дождусь тебя и поженимся, и уж более никогда не расстанемся!
Ваня отстранился было, а Настя ужом вокруг него увивается, котомку его с вещами в траву забросила и самого его в ту траву повалила. Лежат. На месяц щербатый любуются. Кожа у Насти в свете луны как из воска, и у Вани такая же. Глаза обоих горят любовью друг к другу. Поворковали минут десять всего, а будто вечность прошла, и длина у той вечности всего лишь миг.
— Я буду тебя в лесочке ждать у реки, где ландыши по весне цветут. Каждый день с десяти до двенадцати буду ждать. Приходи.
— Приду. Найду предлог вырваться.
Так и встречались они изредка до сентября, пока Настя не уехала на учёбу. Поступила она в сельскохозяйственный техникум областного центра, стала жить в общежитии, а по выходным моталась домой. Ваню забрали в армию во второй половине сентября и уже с октября полетели им друг от друга весточки-письма… Ваня попал в мотострелковый полк на территории Белорусской ССР.
Больше года переписывались они исправно. Как гордилась Настя, когда её любимый получил погоны сержанта! Но бывало, что Ваня долго не отвечал, тогда Настя нетерпеливо писала ещё одно письмо. Ваня оправдывался тем, что у него теперь в дополнение много спортивных тренировок, он участвует в соревнованиях… На одном из таких соревнований в своём подразделении Ваня был замечен вышестоящим начальством. Закончилось всё тем, что вышел приказ о его переводе в Барановичи, чтобы тренироваться и выступать за сборную округа. С этого, казалось бы, перспективного события, и пошла первая трещинка их любви.
«Что же ты не отвечаешь мне, Ванечка? Уж три недели как от тебя ни весточки. Может разлюбил ты меня? Так скажи прямо, я не из тех, кто навязывается… Я девушка гордая, но искренно любящая тебя уж много лет. А ежели чувства твои остыли, так знай, что я свои с корнем раз и вырву, вместе с сердцем оторву и брошу в траву высокую, чтоб уж больше никогда, никогда не суметь так полюбить. С пустой грудью ходить буду по свету, но тебе незачем из-за этого печалиться — лишь бы ты счастлив был. Но надеюсь я себе просто навыдумывала… Разуверь меня, ответь, напиши, что всё у нас по-прежнему. Жду. Твоя Настюшка.»
Сложила она письмо в конверт, спрятала в карман зимнего пальто с меховым воротником и отправилась по скрипучему от мороза снегу на почту. Январские морозы все каникулы стояли серьёзные и только на последний день чуть попустило, но всё равно холодно — жуть. Настя поглубже зарывала зябнущий подбородок в шарф.
Весь посёлок снегом окутало. Потихоньку отвыкает Настя от родных мест, жизнь в городе для неё привлекательнее, веселее и разнообразнее. Но всё равно это отчий дом, её малая родина, и иногда, вспоминая за конспектами родные пригорки, лесочки и козочек, в груди начинало щемить, и слёзы сами выступали от любви к своей малой земле. Красота здесь, простор, благодать! Вот стайка ребят несётся ей навстречу. Ещё недавно она и сама была такой! Дети, которых она помнит с пелёнок, повырастали, бегут мимо с санями к горке, «здравствуйте» кричат ей. Во как! Совсем она для них, значит, тётя уже, раз «здравствуйте» говорят, а не «привет». Да уж… Летит время синей птицей с бесшумными крыльями, медленно, но верно мчится только вперёд и никого не ждёт. «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь,» — пропела мысленно Настя.
Подошла Настя к почте, вынула нагретое телом письмо и закинула в холодный почтовый ящик, на крышку которого намело шапку белого снега. Только уходить собралась, видит — женщина к ней приближается. Худощавая, высокая, закутанная по самые глаза в серый меховой платок… Настя тотчас узнала мать Ивана. Шла она прямиком к почтовому ящику. До сего дня Настя с ней и словом не обмолвилась, ибо вражеского она племени и родители с детства запрещали Насте даже здороваться со стариками и родителями Вани.
— Здравствуйте, тётя Шура, — звонко обратилась к ней Настя так, что даже от снега отскочило эхо «авст… авст…» Или может это только Насте так показалось.
— Здравствуй, Настя, — осторожно ответила женщина и попыталась обойти Настю, не забыв при этом зыркнуть в сторону от боязни перед сплетниками. Не дай Бог мужу донесут, что она лясы точила с вертихвосткой Раздуминых!
Но Настя девка не промах: раз — и сделала шаг влево, перегородив ей дорогу. Так и встали они, как пни, в полуметре друг от друга.
— Я о Ване спросить хотела…
— Да? И что там? — насторожилась тётя Шура, сузив недоверчивые глазки. — Я ему как раз письмо собираюсь отправить.
— Давно ли он вам писал?
— Да вот дня три как последнее письмо было, — приврала, не моргнув глазом, мама Вани.
Настя заметно скисла. Тётя Шура же, напротив, оживилась.
— А тебе не пишет, выходит?
— На два письма не ответил, — честно призналась Настя, опустив глаза.
Маму Вани захлестнула радость. Её осенила идея.
— Так вы, выходит, не объяснились… Эх, деточка… Жаль мне тебя чисто по-женски, конечно…
— Вы о чём? В чём мы должны были объясниться? — похолодела Настя от предчувствия.
— Мы-то уже всё знаем, ну на то мы и родители, нам он доверяет, сразу всем делится… — продолжала гнуть интригу тётя Шура.
— Говорите уже! — прикрикнула, не сдержавшись, Настя.
— А я тебе наглядно всё покажу. Хочешь? Сейчас только письмо закину, погодь…
Женщина быстрыми шажками засеменила к почтовому ящику. Возбуждение и ликование отразились на её лице, едва она отвернулась от Насти, но когда повернулась, то сумела придать своей сухой физиономии выражение сочувствующей скорби.
— Фотографию тебе одну покажу, она дома у меня. Значит так: я вперёд пойду, а ты отставай, следом иди. Проходя наш двор, не заглядывайся, иди дальше до поворота. Я тебя догоню.
— Хорошо.
Колкий снег на повороте взметался от сугробов и бился Насте в лицо. Солнце отражалось на снежных намётах и слепило глаза до слёз. Настя ничего этого не замечала. Она словно закаменела вся в ожидании. Тётя Шура прибежала быстро. Одной рукой придерживала платок, чтоб не сорвался от ветра, другой за карман хваталась. Подойдя к Насте, вынула фотокарточку и протянула ей.
И тут жизнь остановилась. Застыв, Настя рассматривала снимок. Ваня в зимней солдатской униформе был посередине, красивый, статный, выше всех… По одну от него сторону однополчанин с длинным носом, а по другую девушка. Копна её чёрных кудряшек бежит по плечам полушубка, она счастливо улыбается и прижимается к её Ване. А Ваня, такой же счастливый, обнимает её за плечи.
— Невеста его, — вставила не без удовольствия тётя Шура, заглядывая Насте через плечо. — По осени, как вернётся, сразу свадьбу отпразднуем. Решили уж всё. Ирочка с ним приедет, здесь будут жить пока.
Будто тяжёлой чугунной сковородой ударили Настю по голове, прямо в висок. В ушах звон-перезвон поднялся, горизонт вместе с небом пошатнулся в глазах, тошнота подступила к горлу, так что ни вдохнуть, ни выдохнуть…
— Спасибо… Что сообщили… А я, как дура… Ой!
Сунула она, не глядя, назад фотокарточку (цепкие руки тёть Шуры вмиг её ухватили), ледяными ладонями прикрыла лицо своё румяное, прекрасное, персиковое, с тремя родинками на одной щеке… Прикрыла, ведь слёзы брызнули. Побежала Настя домой, не видя ничего впереди себя, ни домов, ни сугробов, ни столбов с проводами и чёрными птицами. Видела она только жизнь свою, с самого детства с Ванею связанную, с того самого момента, как ударил он её, будучи мальчишкой, а она вместо сдачи угостила его конфеткой… Красной нитью тянулись через жизнь её девичью те отношения, были главным стержнем, на который вешались все события, был он всем для неё: дыханием, пульсом, свежим ветром, весной земной… Всем он был. Абсолютно всем.
На учёбу Настя сразу поехать не смогла. Два дня пластом лежала, родители бегали вокруг кровати в ужасе, брат Генка плакал над ней, умолял не умирать, а дед еще неистовее шарахал своей тростью по полу, кряхтел, харкался буквальной желчью и приговаривал, оплёвывая седую бороду:
— А что я говорил? Вражины они наши кровные! Нечего яшкаться с убивцами! Гадёныша этого увижу — застрелю-ю! Чёртово семя!
Уехала Настя. Месяц, два, три… Бледнее луны ходила и такая же домой возвращалась. А потом вдруг зацветать начала опять. Родителям радость! А Ваня пишет и пишет ей исправнее прежнего: и на городской адрес, и на поселковый. Только Настя все письма рвала, не читая, вместе с конвертами. Всё! Вырвала из сердца его! Вместе с сердцем! Выбросила, как и обещала, в траву высокую! Ибо и не было, значит, ничего между ними настоящего. Привиделось. Померещилось. Любовь — это, оказывается, обман, от которой бежать нужно, бежать далеко, от Вани, от этих мест, от всего, что их связывало…
На майские праздники Настя огорошила родителей известием — приедет она в гости не одна, а с женихом. Молодой человек учился на последнем курсе института, был не местным и давно добивался Настиного расположения. Хороший, порядочный парень пришёлся родителям невесты ко двору.
— Расписываться будем в Пензе в конце осени. Миша ведь оттуда, — заявила Настя.
— Как в Пензе?! Почему не здесь? — всполошились родители.
— Потому что мы будем там жить, — твёрдо ответила Настя, держа под столом за руку жениха, — и доучиваться я тоже там буду, переведусь в местный сельхозтехникум. Вот так.
Настя вздёрнула свой упрямый носик, посмотрела на жениха и улыбнулась с прохладцей. Миша нежно поцеловал её в щёку, в то место, где три родинки шли рядком одна за другой. Таких красавиц он отродясь не видывал и очень её полюбил.
— Погоди, отец поможет сумку донести! И шарфом покрепче укутайся, ветер разгулялся сегодня, — суетилась мать, пока Настя застёгивала осенние сапожки. Девушка разогнулась с облегчением, закинула сумку на плечо.
— Нормально, не тяжёлая, сама дойду, не то опоздаю ещё. В общем, жду вас через две недели в Пензе, следи, чтобы тётя Маша успела платье дошить, без него не приезжайте.
— Да что же мы, совсем что-ли? Как можно дочь без свадебного платья оставить? Конечно привезём.
Расцеловались. Мать смахнула слезу.
— Совсем ты, доченька, взрослая уже… Красавица наша…
— Ой, ну всё, только соплей не надо. Не такое уж это событие — замуж выйти. Замуж, как говориться, не напасть.
Выскочила Настя во двор и поспешила к остановке. Деревья уже почти сплошь голые, небо ясное и дивное в своей холодной прозрачности. Ветер мажет редкие белые облака по горизонту… Ох, нескоро, как нескоро она вновь увидит родные края. Честно сказать, Настя и на подольше могла задержаться у родителей, но она не хотела встречи с Ваней. Его возвращения из армии ждали со дня на день — брат Генка ей доложил, успел пронюхать. А появления Вани вместе с невестой здесь, в посёлке, где зародилась их любовь и возвысилась, Настя точно бы не выдержала.
Нет, всё-таки в Пензе ей жить намного спокойнее. Сердца совсем не слышно, тихо оно стучит и размеренно. И вообще стучит ли? Насте казалось, что и нет того сердца в ней больше — с корнем вырвано и отдаётся лишь слабой фантомной болью.
В Пензе у Насти всё хорошо устроилось — с техникумом наладилось, с родителями жениха тоже общий язык нашёлся. Они у Миши культурные, интеллигентные, приятные люди. Вместе жить под одной крышей Настя не спешила — неловко так сразу. Отказалась от предложения. В студенческом общежитии до свадьбы жить как-то правильнее. Ну а после росписи будут они вить гнёздышко в пустующей квартире Мишиной бабушки. Так, будущая Настина жизнь обещала быть мирной и по-своему счастливой…
В автобусе до областного центра Настя заняла место у окна спиной к водителю. Засмотрелась в окошко, задумалась о своём, а пассажиры тем временем один за одним за её спиной заходят, водитель их обилечивает.
Посмотрела Настя на человека, который сел напротив неё… и обомлела. Ваня! Возмужалый, широкоплечий, с сияющими голубыми глазами на загорелом лице… Сердце к горлу подскочило. Сидят, смотрят друг на друга молча во все глаза. Ваня улыбается. Автобус тронулся.
— На учёбу едешь? — нарушил молчание Ваня.
— Нет, домой. Но и на учёбу тоже. Я теперь не здесь живу.
— Да, слышал…
Возникла неловкая минутная пауза. Вдруг Ваня резко наклонился к ней, чтоб не слышали любопытные, и обжёг горящим взглядом:
— Как же так, Настя? Не дождалась ты меня, а обещала…
— Я не дождалась?! — страстно выдохнула Настя. — Лучше расскажи, как там невеста твоя? Привёз с собой?
У Вани лицо закаменело. Откинулся устало на спинку сиденья.
— Нет никакой невесты. Моя мать тебя обманула, а ты и рада обманываться.
Настя затаила дыхание.
— А кто же та девушка на фотографии? — еле живая, спросила она, хотя уже догадывалась… Смотря Ване глаза в глаза она верила ему, не сомневалась ни в едином слове.
— Сестра товарища-сослуживца. Навестить его приезжала с матерью.
Теперь уж Настя наклонилась к нему, с мольбой, с болью рассматривая лицо столь любимого, родного человека:
— Так почему же ты не отвечал на мои письма? Почему матери находил время писать, а мне — нет?
— Матери я писал ещё реже, чем тебе! Тренировок было много, на соревнования гоняли без конца!
— Ууу… И как спортивная карьера?
— Никак. Получил травму в феврале, до сих пор припадаю на левую ногу.
Оба к окну отвернулись. По обе стороны дороги бегут чёрные, убранные поля, сменяются другими, утыканными стерней урожая. Что делать теперь? Боже мой… Что ему сказать?
— Любишь его?
Настя, помолчав, выдавила:
— Я уже своё отлюбила. Хватит с меня.
Ваня опять наклонился, схватил её за руку… Настю окатило всю, в груди жар воспламенел… Соседки, сидящие рядом, так на них и косятся, но молодые словно одни остались — никого не замечают, никого не стесняются.
— Не выходи за него! Настя, что же ты делаешь? Мы должны быть вместе. Нет! Ты будешь только моей женой, я тебя никому не отдам! Останься!
— Ваня, я не могу уже! Через две недели свадьба, всё уже готово, гости приглашены. Разве можно так подло поступать с человеком?
— А с собой настолько подло поступать можно? А со мной? Жизнь одна, Настя! Не губи её! Ни свою не губи, ни мою. Не надо. Ни с кем, кроме друг друга, мы не будем счастливы.
— Нет, Ваня, не могу я, не могу! Я обещала! Не умоляй меня больше, пока не заплакала…
Но Ваня умолял, убеждал. И Настя плакала. Но не сдалась.
— Уходи, умоляю, выйди уже из автобуса, пока я сама не выпрыгнула. Возвращайся домой. Разошлись наши пути, судьбой развелись. Уходи…
Последний раз Ваня взглянул на неё: с отчаянием, с разбитым вдребезги сердцем… И вышел. О-о-о… Как горько Насте было, как она плакала, но от решения своего упёртого не отступила — не подав жениху вида, сыграла в спокойствие и вышла через две недели замуж.
Много, много воды утечёт до той поры, когда она вновь увидит Ваню. Годы пролетят над их жизнями, как неприметные серые птицы, и никому не подарят ни счастья, ни радости.
Ваня не простил мать. Отвернула она от сына самую светлую любовь, какая в жизни не каждому и встречается. Родная мать развела его с любимой девушкой бессовестным наговором, не побоялся злой язык очернить верного сына. А всё для чего? Из-за глупой вражды между семьями, которую давно следовало бы забыть. Но нет… Мать для отца постаралась, уж выслужилась перед ним с этим поступком как следует. Отец ведь при одном упоминании Настиной фамилии в лице меняется, словно ему саблю в бок ткнули и прокрутили на кишках.
Теперь всё. Нет больше в его жизни Насти. Нет той, кем дышал он, той, о которой более всего думал и через призму мыслей этих воспринимал мир, мечтал о будущем, двигался вперёд. Он и сам виноват отчасти — писал редко, волновал её этим, взращивал в ней сомнения. Но не врал, ведь в армии из-за тренировок и соревнований жизнь его была расписана по минутам… Да и чего греха таить: думал, что никуда она от него не денется, уверен был, что дождётся.
Дома Ваня надолго не задержался — подрядился на Север работать на рыбном заводе, выучился там же на морское дело и стал бороздить моря да океаны, посвятил себя рыбному промыслу. Связь с родителями он оборвал и домой более никогда не возвращался. Долгие годы никто ничего о нём не знал.
Брак Насти отсчитывал год за годом скучно-серые, пресные дни. Любить одному за двоих трудно… Муж устал биться о стену её холодности, утомился каждый раз вымаливать нежность и ласку. Скандалы, истерики, слёзы… Это как пытаться выдавить хоть одну горячую каплю из осколка льда. Но лёд хотя бы тает со временем, а Настя — нет. И не противен ей муж, и не мил, а просто безразличен. С виду-то и не скажешь — обычная семья. Она свои обязанности выполняет, упрекнуть не в чем, а он свои. Вот только без души всё с её стороны, без любви. Но время умеет сгладить неровности — муж смирился и стали они жить, как соседи, растили дочь… И так двадцать лет. А когда дочь выпорхнула из дома, поняли, что больше ничего их не связывает. И развелись.
И дня не проходило за эти годы, чтобы Настя не вспоминала Ивана. Как он живёт? Женился, конечно… Хоть бы счастлив был! Поняла она с годами, что сама загубила свою судьбу, и не только свою, но и мужнину, и не дай Бог Ванину. Ветер ли коснётся молодой листвы, пробежит ли по травам, всколыхнув зелёную волну, а к Насте воспоминания, как вспышки, стучаться из глубин памяти — как прятались они ото всех, как гуляли у реки с козами, как целовались, замирая, под сенью плакучей ивы. И с дерева того печального всё кап да кап — срывались капли и шмякались на их головы и на реку, оставляя идеальные круги… Вокруг солнышко светило, представляете, птицы пели и небо чистое, а ива плакала, склонившись над рекой!
«Ох, как буйно слёзы льёт! — удивлялась Настя, — может дождь всё-таки?»
«Нет, нет, это ива, она от счастья плачет, оттого, что мы есть друг у друга».
«А вдруг наоборот, Вань? — обнимала его покрепче Настя, испуганная собственной мыслью, — вдруг оплакивает она нашу будущую судьбинушку?»
«Чур на тебя, что же статься такого может? Вырастим — всё расскажем родителям и если они упрутся, не дадут согласие — сбежим и всегда-всегда будем вместе. Без тебя моя жизнь пуста.»
«И моя пуста без тебя.»
А капля с ивы — прохладная среди тёплого дня, — вновь бах на открытое Настино плечико. Настя ёжится, каплю смахивает и прижимает ухо к Ваниной груди, и там тоже бах-бах — стучит сердце ,- бах-бах…
Вспоминает Настя, вспоминает…
Или вдруг ни с того ни с сего тревога к сердцу подступит и Настя сразу о Ване думает, переживает, не случилось ли с ним чего, и молится за как и прежде любимого. И неважно, вспоминает ли он её или думать о ней забыл, главное, чтобы всё с ним было хорошо. Иногда она пыталась что-нибудь о нём выведать, да напрасно — исчез Ваня, как сквозь землю провалился. Только и знала, что ещё в те далёкие юные времена он подался на Север.
Два года возвращалась Настя в пустую квартиру и жила одна. К родителям ездила очень редко, не хотела бередить раны на родной земле. Дочь с мужем иногда к ней в гости заскакивали, но они молодые, там свои интересы. Настя в их жизнь без приглашения не вмешивалась.
Когда человек в одиночестве, прошлое умеет подобраться к нему вплотную и даже слышно в спину его дыхание. Настя давно осознала всю глубину своей роковой ошибки. Ей бы только увидеть Ваню… хоть на минутку… и успокоиться, выяснив, что его жизнь сложилась достойно и счастливо. Как-то за бокалом вина Настя поделилась историей своей печальной любви с коллегой. Та сделала непонимающее лицо:
— Так поищи его в соцсетях! Ты что, не знаешь? Вконтакте там, Одноклассники… Тююю, ну ты даёшь. Прошлый век!
Подруга ловко выудила из кармана телефон.
— Ваня, говоришь? А какая фамилия?
— Енисеев…
Сердце Насти заколотилось от волнения.
— А возраст?
— Такой же, как я, одногодки мы. Сорок три.
— Мало таких! Фамилия, наверно, редкая. А ну, смотри — есть он здесь?
Нашлось всего пять человек и только двое с фотографиями. Одного, мордатого, Настя отмела сразу, а второй приковал её взгляд. Нажатие — и Настя смотрит на Ваню по прошествии двадцати трёх лет с момента последний встречи. Его некогда открытый взгляд отяжелел жизненным опытом, в нём настороженность, недоверие, дистанция и клубок человеческих сомнений. По вискам прошлась седина — Настя заметила естественные изменения с болью. Но это Ваня и один вид его оживлял в Насте каждую клетку и пробуждал необъяснимое чувство счастья.
— Как мне ему написать?
Подруга помогла ей зарегистрироваться. Настя долго мучилась с выбором главной фотографии, всё не так было: то морщинки слишком видны, то вид несчастный, то несвежий…
«Здравствуй, Ваня. Это я, Настя. Как твои дела?»
Судя по всему, Ваня редко заходил в соцсети. Настя же каждый час проверяла ответ. Когда утром следующего дня она увидела новое сообщение, то даже в глазах потемнело и задвоилось от хлынувшей в голову крови.
«Привет. У меня всё нормально. Живу как-то…»
Переписывались они без продыха до вечера. Ваня жил один в Новороссийске, работал в порту, были женщины, но ни разу не был женат. Настя, как на духу, тоже выложила ему без прикрас свою историю. Вечером, когда оба вернулись в свои пустые квартиры, они созвонились. Ванин голос с мужской хрипотцой и Настин говорок, такой же тонкий, как ручеёк журчащий, заставили обоих опьянеть. Как давно оба не смеялись столь искренно! Выговорили все деньги со счетов, но успели договориться, что Настя приедет к нему ближайшим поездом.
Утром перед работой Настя помчалась на вокзал. Билет на верхней полке прямиком в Новороссийск. Через два дня. Отпуск за свой счёт она взяла на две недели. После работы бегала по магазинам, обновляла гардероб… Цвела так, что все дивились! Розой молодой благоухала! С бывшим мужем случайно встретилась — так не узнал!
— Влюбилась ты, что-ли, Насть? — удивлялись сотрудницы.
— Ага, девочки, влюбилась! Один раз и на всю жизнь — вот уже как года тридцать четыре…
***
Он встречал её на вокзале. Не было всех этих лет между ними! Видели они друг друга не повзрослевшими, а молодыми и румяными, как прежде! Словно Ваня только вернулся из армии. Словно Настя наконец его дождалась. Словно это только порог в настоящую жизнь и они входят в неё рука об руку. Как и должны были войти двадцать три года назад. Последний раз они целовались в восемнадцать… Но этот поцелуй на вокзале, в окружении сумок и толпы, был самым вымученным и сладким, в нём всё исчезало неважное, и возрождалось в нём всё самое дорогое и единственно значимое: сердце пело, душа плясала и кружилась от счастья голова.
— Я тебя ни на день больше от себя не отпущу. Везде только вместе будем. Нажились мы врозь. Хватит.
— А я тебя ни на минуту, ни на час…
Так и осталась Настя жить в Новороссийске. А через год разбогатела их семья — сразу на два человека больше в ней стало — и сын родился, и внучка.
О таком счастье только в сказках пишут, а Настя с Ваней живут в нём. Ведь они его заслужили. По-настоящему вымучили своё счастье и доказали всем, а главное родителям, что истинную любовь ничто не способно разрушить. Хоть танком по ней едьте, хоть поливайте ушатами лжи! Она вечна, неприкосновенна и нерушима даже перед лицом несусветной глупости и ошибки! Так что лучше отстаньте от такой любви и не лезьте в неё своими грязными лапами!
