В свои сорок два я жила одна, если не считать рыжего кота Барсика, который, честно говоря, больше походил на небольшую подушку с наглой мордой. После развода как-то не сложилось ни с личной жизнью, ни с детьми. Работала в сельской библиотеке, вечерами вязала носки и смотрела сериалы – в общем, обычная жизнь обычной тётки из глубинки.
Я как раз прикидывала, хватит ли сил дотащить эти чёртовы сумки до дома, когда заметила её. Маленькая фигурка в тоненькой курточке сидела под старым дубом, обхватив коленки руками. Сначала я даже подумала, что показалось – кто в здравом уме оставит ребёнка одного между деревнями в такую погоду?
— Девочка, ты чья? – окликнула я, подходя ближе.
Она подняла голову – бледное личико, испуганные глазищи, и молчит. Только крепче закуталась.
— Ты потерялась? Где твои родители?
Молчание. Только губы дрожат.
— Господи, да ты же совсем замёрзла! – я поставила сумки и присела рядом с ней. – Меня зовут Татьяна Ивановна. А тебя как?
— С-соня, – еле слышно прошептала она.
— Соня, пойдём ко мне домой? Я тебя чаем горячим напою, согреешься, а потом разберёмся, откуда ты.
Она несмело кивнула, и я, подхватив одной рукой сумки, другой взяла её ледяную ладошку. Так и пошли – я, пыхтя под тяжестью картошки, она – семеня рядом, как маленький воробышек.
Дома я первым делом закутала её в плед, включила обогреватель и поставила чайник. Барсик, обычно равнодушный к гостям, тут же запрыгнул к ней на колени и заурчал, как трактор.
— Смотри-ка, ты ему понравилась, – улыбнулась я, доставая печенье. – А он у меня привереда, просто так ни к кому не пойдёт.
Соня робко погладила кота, и я заметила, как чуть расслабились её плечи.
— Сонь, а сколько тебе лет?
— Пять… наверное.
— А фамилию свою знаешь? Или где живёшь?
Она помотала головой, и я почувствовала, как внутри всё сжалось. Что-то тут было не так, очень не так.
В тот вечер я накормила её супом и пирожками (спасибо моей привычке печь про запас), уложила спать в своей комнате, а сама устроилась на диване в зале. Всю ночь не могла заснуть – звонила в полицию, в администрацию соседних деревень, но никто не заявлял о пропаже ребёнка.
Прошла неделя, потом вторая. Соня потихоньку оттаивала, начала улыбаться, особенно когда я читала ей сказки перед сном. Но о том, как оказалась на дороге, ничего не помнила – или не хотела вспоминать.
Когда инспектор по делам несовершеннолетних в очередной раз развела руками, я поняла – надо что-то решать. В детдом? От одной мысли становилось тошно.
— Соня, – позвала я её вечером, когда она рисовала за столом, высунув от усердия язык. – Хочешь у меня жить? Насовсем?
Она замерла, сжимая карандаш, потом подняла глаза:
— А можно?
— Можно. Будешь моей дочкой.
— И Барсика тоже можно оставить?
Я рассмеялась:
— И Барсика тоже.
Она слезла со стула, подошла ко мне и вдруг крепко обняла. А я, гладя её по голове, подумала – была не была. Справимся как-нибудь.
Потом, конечно, начались хождения по инстанциям, сбор документов, проверки. Но это уже другая история.
Первый день в школе я помню, как сейчас. Соня вцепилась в мою руку так, словно её в клетку с тиграми вели, а не в первый класс. Новенькое платье в горошек, белые банты, которые я час пыталась сделать симметричными – всё как полагается.
— Мам, а вдруг у меня не получится? – прошептала она, когда мы подходили к школе.
Это «мам» до сих пор отзывалось теплом где-то под сердцем. Первый раз она так меня назвала месяц назад, когда я лежала с температурой под сорок, а она притащила мне чашку чая, расплескав половину по дороге.
— Конечно получится, – я присела перед ней на корточки, поправляя бант. – Ты же у меня умница.
— А вдруг они будут смеяться? – она опустила глаза.
Я знала, о чём она. В селе все друг друга знают, и история «найдёныша» уже обросла десятком версий, одна нелепее другой.
— Знаешь что? – я достала из сумки маленький блокнот с котятами на обложке. – Вот, держи. Будешь записывать туда все интересные вещи, которые узнаешь. А вечером мне расскажешь. Договорились?
Она кивнула, прижимая блокнот к груди, и мы пошли дальше.
Первые месяцы были непростыми. Соня старалась изо всех сил, но математика давалась ей с трудом. Зато на уроках рисования её было не узнать – тихая девочка преображалась, когда брала в руки карандаши.
— Татьяна Ивановна, задержитесь на минутку? – окликнула меня как-то Марина Петровна, учительница рисования, после родительского собрания.
Я напряглась – обычно учителя просто так не задерживают.
— У Сони удивительный талант, – она достала альбом. – Посмотрите.
На листе был пейзаж – наша улица осенью. Но как она это увидела! Каждый листочек, каждая лужа с отражением неба…
— Её нужно развивать. В районе есть художественная школа…
Я вздохнула. Художественная школа – это деньги. А у нас с библиотечной зарплатой еле концы с концами сводились.
— Я подумаю, – ответила я.
Вечером, когда Соня делала уроки, а я готовила ужин, в дверь постучали. На пороге стояла баба Зина, наша соседка.
— Тань, тут это… – она протянула авоську. – Яблоки у меня нынче уродились, девчонке витамины нужны. И варенье малиновое.
Я растерялась:
— Да что вы, Зинаида Николаевна…
— Бери-бери, – она махнула рукой. – И это… я тут подрабатываю иногда, квартиры в городе убираю. Если хочешь, могу тебя порекомендовать. Платят прилично.
Так начались мои «чёрные» выходные – два раза в месяц я ездила в город на уборку. Соня оставалась с бабой Зиной, которая учила её печь пироги и рассказывала истории.
К концу первого класса у нас появились деньги на художественную школу. Правда, добираться туда приходилось на двух автобусах, но Соня ни разу не пожаловалась.
Проблемы начались в средней школе. Подростковый возраст – штука сложная, а тут ещё эти вечные вопросы о прошлом.
— Почему они меня бросили? – спросила она однажды вечером, когда мы пили чай. – Я была плохая?
У меня сердце сжалось.
— Соня, послушай…
— Нет, это ты послушай! – она вскочила, опрокинув чашку. – Все нормальные люди знают, кто их родители! А я… я никто! Подкидыш!
— Прекрати!
— Что, правда глаза колет? – она выскочила из кухни, хлопнув дверью так, что штукатурка посыпалась.
Барсик, постаревший и ещё больше разжиревший, испуганно юркнул под диван.
Я не пошла за ней – знала, что бесполезно. В такие моменты лучше дать ей остыть. Сидела на кухне, механически вытирая лужу чая, и думала – может, я что-то делаю не так? Может, надо было тогда…
Хлопнула входная дверь. Я вскочила – на часах почти десять вечера.
— Соня!
Тишина в ответ.
Накинув куртку, я выбежала на улицу. Моросил дождь, фонари через один не работали. Куда она могла пойти?
Я обежала всю улицу, потом соседнюю. Заглянула на детскую площадку – пусто. В голове крутились страшные картинки – маньяки, аварии, собаки…
Она нашлась на старом кладбище – сидела на лавочке возле могилы бабы Зины, умершей год назад.
— Соня…
Она подняла голову – вся мокрая, зубы стучат.
— Прости, – прошептала она. – Я не хотела…
Я молча сняла куртку, накинула ей на плечи и села рядом.
— Знаешь, – сказала я после долгого молчания, – когда я тебя нашла, думала – вот, поживёт немного и уйдёт. В детдом или к родственникам, если найдутся. А потом… потом ты стала рисовать эти каракули на обоях…
— Это были единороги! – возмутилась она сквозь слёзы.
— Ага, особенно тот, фиолетовый, с тремя хвостами, – я улыбнулась. – И я поняла – никуда я тебя не отдам. Потому что ты – моя. Не по крови, а по сердцу. И мне плевать, кто твои настоящие родители. Для меня настоящая – ты.
Она уткнулась мне в плечо и разрыдалась. Мы просидели так, наверное, минут 10 – мокрые, замёрзшие, но какие-то… очищенные, что ли.
— Мам, – сказала она, когда мы шли домой. – А можно я перекрашу свою комнату? В лиловый?
— Это который с фиолетовым оттенком или который с розовым?
— Не знаю, – она пожала плечами. – Давай оба попробуем?
Следующие выходные мы провели за покраской стен. Я так и не поняла, какой оттенок в итоге получился, но Соня была счастлива.
К пятнадцати годам она уже точно знала, что хочет стать художницей. Её работы регулярно побеждали на районных конкурсах, а одну даже отправили на областную выставку.
— Мам, смотри! – она влетела в дом, размахивая какой-то бумажкой. – Меня пригласили на мастер-класс в художественное училище! В город, на целую неделю!
Я похолодела. Неделя в городе – это жильё, питание, материалы…
— Здорово, – выдавила я улыбку. – Когда?
— Через месяц! – она плюхнулась на диван рядом со мной. – Представляешь, там будет настоящий художник из Москвы! И нас будут учить писать маслом!
Вечером я достала заначку – небольшая часть того, что копила ей на поступление. Пересчитала – должно хватить. А там что-нибудь придумаем.
Эта неделя изменила всё. Соня вернулась другая – повзрослевшая, с горящими глазами и твёрдым намерением поступать в художественное училище после девятого класса.
— Но как же школа? – растерялась я.
— А я экстерном сдам! Преподаватель сказал, у меня есть все шансы поступить на бюджет. Представляешь?
Я представляла. Представляла, как она уедет в город, как останусь одна в этом доме, где каждый угол пропитан воспоминаниями. Как буду ждать её писем и редких приездов на выходные.
— Мам, – она села рядом, взяла меня за руку. – Я же не насовсем уеду. Буду приезжать каждые выходные. И потом вернусь – организую здесь художественную студию для детей. Вот увидишь!
Я смотрела на неё – уже не ребёнок, но ещё не взрослая. Упрямый подбородок, глаза, которые становятся зелёными, когда она волнуется. Моя девочка. Когда успела вырасти?
— Ладно, – сказала я. – Но при одном условии.
— Каком?
— Будешь присылать мне все свои работы. Хочу первая видеть твои шедевры.
Она засмеялась и крепко обняла меня.
В тот вечер я долго не могла уснуть. Вышла на крыльцо, села на старую скамейку. Где-то далеко лаяли собаки, пахло спелыми яблоками из бывшего сада бабы Зины. Странно устроена жизнь – вроде идёт себе, идёт по накатанной колее, а потом вдруг – бац! – и всё меняется из-за одной встречи на дороге, одного решения, одного момента…
— Мам, ты чего не спишь? – Соня вышла, закутавшись в плед. Села рядом, положила голову мне на плечо.
— Да так… думаю.
— О чём?
— О том, как быстро ты выросла.
Она помолчала, потом сказала:
— Знаешь, я иногда думаю – а что, если бы ты тогда прошла мимо? Или если бы я оказалась в другом месте?
— Не знаю, – я обняла её за плечи. – Наверное, так было суждено.
Мы сидели на крыльце до рассвета, строя планы на будущее и вспоминая прошлое. А утром я начала собирать документы для экстерната.
Её готовность к поступлению стала нашим общим делом. Я работала на двух работах, она занималась по ночам, готовясь к экзаменам. Временами казалось – не выдержим, сломаемся. Но мы справились. Она поступила.
Время в городе изменило Соню. Она словно расправила крылья – новые друзья, выставки, творческие вечера. На первом курсе звонила каждый день, потом реже, но всегда присылала фотографии своих работ. Я распечатывала их и развешивала по стенам – получилась целая галерея.
Дом без неё казался непривычно тихим. Даже Барсик, который к тому времени превратился в настоящего старичка, тоскливо бродил по комнатам, будто искал кого-то.
— Мам, только не волнуйся, – сказала она однажды по телефону. – Но я, кажется, нашла способ узнать о моём прошлом.
У меня внутри всё оборвалось.
— Что ты имеешь в виду?
— Помнишь ту куртку, в которой я была? Ты ещё её хранишь?
Конечно, я хранила. Маленькая синяя курточка лежала в дальнем ящике комода вместе с другими памятными вещами.
— В подкладке есть бирка с названием ателье. Я нашла его – оно всё ещё работает! Может быть, они помнят, кто заказывал куртку?
Я молчала, не зная, что сказать. С одной стороны, я понимала её желание узнать правду. С другой…
— Мам? Ты там?
— Да, милая. Просто… ты уверена, что хочешь это знать?
Она помолчала, потом сказала тихо:
— Нужно закрыть эту дверь. Иначе она так и будет приоткрытой.
Я достала куртку. От неё всё ещё пахло нафталином и почему-то яблоками – видимо, от соседства с банками варенья в комоде.
Через неделю Соня приехала домой – похудевшая, с кругами под глазами.
— Ну что? – спросила я, усаживая её за стол и наливая чай.
— Ничего, – она покачала головой. – В ателье сменился владелец, все старые журналы заказов пропали. Тупик.
Она вдруг расплакалась – первый раз за много лет.
— Знаешь, что самое смешное? Я даже не знаю, чего хотела. Найти их? А дальше что?
Я обняла её, гладя по спине:
— Родная моя…
— Нет, правда, – она вытерла глаза. – Вот представь – нашла бы я их. И что? Сказала бы «Привет, я та самая девочка, которую вы бросили много лет назад. Как дела?»
Она горько усмехнулась:
— А потом я сидела в автобусе и думала – а ведь это они потеряли, а не я. Потеряли возможность видеть, как я расту, как рисую свои первые картины, как поступаю в училище… А ты – ты всё это время была рядом. Это ведь ты настоящая мама, а не та, которая меня родила.
Я молчала, потому что говорить не могла – ком в горле мешал.
— Помнишь тот день, когда ты меня нашла? – вдруг спросила она.
— Конечно.
— Я ведь помню больше, чем говорила. Помню, как меня вывели из машины, сказали подождать… Я просидела там почти сутки, пока ты не пришла.
Она встала, подошла к окну:
— Знаешь, что я поняла? Иногда люди уходят из твоей жизни, чтобы в ней появились другие – настоящие.
Через два года Соня организовала свою первую персональную выставку. Я приехала в город, нарядная и взволнованная, с букетом полевых цветов – её любимых.
Галерея была полна людей. Модно одетые женщины, мужчины в дорогих костюмах, художники с бородками – все обсуждали картины моей девочки. А я ходила от работы к работе, и сердце готово было выпрыгнуть от гордости.
— А вот и главная героиня дня! – раздался голос за спиной.
Я обернулась – седой мужчина в твидовом пиджаке протягивал руку:
— Вы ведь мама Софии? Я её преподаватель живописи. Знаете, у вашей дочери удивительный талант – она видит душу вещей.
«Моя дочь» – как же хорошо это звучало!
— Мам! – Соня пробиралась ко мне через толпу. – Идём, хочу тебе кое-что показать.
Она подвела меня к большой картине в глубине зала. Я застыла.
На картине я увидела нашу старую дорогу — ту самую, разбитую, с колеями от тракторов. Огромный дуб, который мы всегда называли «дедушкой», раскинул свои узловатые ветви. А под ним — две фигурки: я, с авоськами наперевес (господи, она даже мой нелепый зеленый плащ не забыла нарисовать!), и крошечная Сонька в той самой синей курточке. Мы держимся за руки, а вокруг танцуют рыжие листья. И знаете, что самое удивительное? Откуда-то сверху, прямо через серые тучи, бьет золотой луч света — прямо как тогда, в тот день. Я этого даже не помнила, а она… она запомнила.
— Это называется «Встреча», – тихо сказала Соня. – Нравится?
Я смотрела на картину, и вся наша жизнь проносилась перед глазами – первые шаги, первые радости и обиды, взлёты и падения, ссоры и примирения… Двадцать пять лет, промелькнувшие как один день.
— Спасибо, – прошептала я.
— Это тебе спасибо, – она крепко обняла меня. – За всё.
Вечером мы сидели в её съёмной квартире, пили чай с тортом и говорили обо всём на свете. На стене висела фотография Барсика – его не стало прошлой зимой, тихо и спокойно, во сне.
— Кстати, – Соня вдруг засуетилась, – у меня для тебя новость. Помнишь, я говорила про художественную студию в нашем селе?
Я кивнула.
— Так вот, я подала заявку на грант. И… – она выдержала паузу, – мне его одобрили! Представляешь? Теперь у нас будет своя студия!
— В нашем селе? – не поверила я.
— А что такого? – она пожала плечами. – Там тоже дети растут. И им тоже нужно искусство. Да и потом… – она хитро прищурилась, – кто-то же должен присматривать за тобой на старости лет.
— Ах ты! – я шутливо замахнулась на неё полотенцем.
Она со смехом увернулась:
— Вот только сначала нужно будет немного отремонтировать дом. А то крыльцо совсем прохудилось…
— И забор покосился, – подхватила я.
— И сад зарос…
Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Впереди было столько планов, столько надежд!
А картина «Встреча» теперь висит у нас в гостиной. И каждый раз, когда я смотрю на неё, думаю: как удивительно устроена жизнь – иногда нужно просто не пройти мимо, чтобы обрести самое главное.
