Вера Андреевна нахмурилась, машинально поправляя очки на переносице. К шестому десятку лет Вера Андреевна выстроила свою жизнь, как часовой механизм – безупречный в своей предсказуемости. Подъем в семь, полчаса с гантелями перед зеркалом, неспешный маршрут по парковым дорожкам, где каждая скамейка знакома до последней трещинки. После обеда – романы Тургенева или свежий номер «Науки и жизни», а по четвергам – чаепития с Маргаритой Павловной и Зинаидой, её старыми подругами по педучилищу. Любые вторжения в этот выверенный ритм вызывали у неё почти физический дискомфорт.
– Хоть имя-то своё назвала? – Вера Андреевна опустилась в потёртое кресло, то самое, что когда-то перевезла из родительской квартиры.
– Нет, представляете? Только твердила про какое-то общее прошлое. И ещё про срочность какую-то… – голос невестки в трубке звучал растерянно.
В глубине сознания забрезжило что-то смутное, будто тень промелькнула по краю зрения. Вера Андреевна тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли.
– Ну что ж, Леночка… Раз такое дело – пусть звонит. Запиши ей мой номер, если объявится.
Телефонная трубка легла на рычаг с тихим щелчком. За окном октябрь раскрашивал мир в свои любимые цвета – охру и золото. Листья плыли по воздуху, как маленькие солнца, и Вера Андреевна невольно залюбовалась этой природной акварелью. Такой яркой осени она не помнила, кажется, со времён своей молодости.
Телефон зазвонил через три дня.
— Вера? Вера Андреевна? — голос в трубке был старческим, надтреснутым. — Это Анна Петровна… Вы, наверное, не помните…
И тут её как молнией ударило. Анна Петровна. Мать Коли. Тридцать лет прошло, а голос всё тот же — властный, требовательный, несмотря на возраст.
— Помню, — коротко ответила Вера Андреевна, чувствуя, как пересохло в горле.
— Нам нужно встретиться, — в голосе зазвучали просительные нотки. — Очень нужно, Верочка. Это касается Коли…
Вера Андреевна прикрыла глаза. Перед внутренним взором, словно кадры старой кинохроники, замелькали картинки прошлого: солнечный двор, скамейка под тополем, стружки, завивающиеся из-под ножа, улыбающееся лицо Коли…
— Хорошо, — услышала она свой голос, будто со стороны. — Давайте встретимся.
Они договорились увидеться в небольшом кафе недалеко от дома Веры Андреевны. Всю ночь она не могла уснуть, ворочалась с боку на бок, а перед глазами всё стояло то лето, далёкий восемьдесят девятый год.
…Серёжке тогда было десять. Тихий, задумчивый мальчик, больше любивший книжки, чем беготню с другими детьми. Вера, тогда ещё просто Вера, часто любовалась, глядя, как он сидит один на балконе с очередной книжкой, пока другие мальчишки гоняли мяч во дворе.
А потом что-то изменилось. Серёжка стал задерживаться на улице, приходил домой возбуждённый, с блестящими глазами. Однажды принёс маленькую деревянную фигурку — неуклюже вырезанного медвежонка.
— Это дядя Коля научил! — похвастался он. — Он во дворе сидит, на скамейке. Такие классные штуки делает из дерева!
Вера насторожилась:
— Какой ещё дядя Коля?
— Он хороший! — горячо заверил Серёжка. — Показал мне, как правильно нож держать, чтобы не порезаться. Говорит, у меня талант!
В тот же вечер Вера пошла во двор. На скамейке под разросшимся тополем сидел мужчина лет тридцати. Перед ним на газете лежали деревянные стружки и недоделанная фигурка. В руках поблёскивал небольшой нож.
— Простите за беспокойство, — Вера сделала несколько шагов к скамейке, чувствуя, как под ногами похрустывают древесные стружки. — Вы ведь тот самый мастер, дядя Коля?
Незнакомец медленно повернулся, и Вера невольно задержала дыхание — такие необычные у него были глаза: светлые-светлые, будто весеннее небо в мартовский полдень. По левой щеке змеилась тонкая ниточка старого шрама, а правая нога лежала на скамейке под странным углом — последствия какой-то травмы.
— Здравствуйте, — ответил он, слегка смутившись. — Вы мама Серёжи? Простите, если что не так… Просто мальчик заинтересовался, а я люблю детей учить. У меня и разрешение есть, я в Доме пионеров кружок веду…
Он засуетился, пытаясь достать из кармана какие-то документы, но Вера остановила его жестом:
— Да что вы, не надо. Я просто познакомиться хотела. Серёжа всё про вас рассказывает.
Так началось их знакомство. Коля оказался удивительным человеком — тихим, скромным, но с какой-то внутренней силой и достоинством. Он рассказывал о резьбе по дереву с такой любовью и знанием, что невозможно было не заслушаться.
Постепенно их разговоры стали выходить за рамки обсуждения Серёжкиных успехов. Они говорили обо всём: о книгах, о жизни, о мечтах. Коля жил с матерью, работал в Доме пионеров, вёл кружок резьбы по дереву. Увечье получил в армии, но не любил об этом рассказывать.
Вера ловила себя на том, что всё чаще думает о нём, ждёт вечерних разговоров на скамейке под тополем. Нет, она не влюбилась — после развода с мужем твёрдо решила посвятить себя только сыну. Но в Коле было что-то… какая-то щемящая родственность души, которая притягивала её.
А потом всё рухнуло.
Анна Петровна появилась внезапно, как гром среди ясного неба. Высокая, прямая, как струна, несмотря на возраст, она буквально налетела на Веру во дворе.
— Что вам нужно от моего сына? — спросила она без предисловий. — Что вы крутитесь вокруг него? С ребёнком на шее… Небось, решили, что калека — лёгкая добыча?
— Что вы такое говорите? — задохнулась от возмущения Вера.
— А то! — отрезала Анна Петровна. — Нечего тут… Коля и так настрадался, а тут вы со своими… планами!
Через неделю они переехали. Просто исчезли — быстро и бесследно, как будто их никогда и не было. Серёжка плакал, требовал найти дядю Колю, но Вера не стала. Гордость не позволила.
А теперь, спустя тридцать лет, прошлое снова стучалось в её дверь…
Анна Петровна уже ждала в кафе — всё такая же прямая, несмотря на годы, только совсем седая теперь. Вера Андреевна на мгновение заколебалась у входа, но потом решительно толкнула дверь.
— Здравствуйте, — сказала она, присаживаясь за столик.
Старуха впилась в неё цепким взглядом:
— Совсем не изменилась… Только седина в волосах.
Вера Андреевна промолчала. Что тут скажешь? Время никого не щадит.
— Кофе будете? — спросила она, подзывая официантку.
— Нет, — Анна Петровна покачала головой. — Мне нельзя… Давление. Чаю, если можно.
Они молчали, пока официантка расставляла чашки. Наконец Анна Петровна заговорила, и голос её дрогнул:
— Коле плохо, Вера… Совсем плохо.
Вера Андреевна почувствовала, как что-то сжалось в груди.
— Что с ним?
— Инсульт был, полгода назад. Правая сторона почти не работает… А тут ещё и с сердцем проблемы начались.
Она помолчала, крутя в руках чайную ложечку.
— Знаете, он ведь так и не женился. Были попытки… Но не сложилось. А теперь вот… — она резко подняла глаза. — Он вас не забыл, Вера. Все эти годы…
— Зачем вы мне это говорите? — тихо спросила Вера Андреевна.
— Затем, что я старая дура! — вдруг выпалила Анна Петровна. — Думала, счастье его берегу, а только жизнь сломала. И свою, и его…
Она достала из сумки смятый носовой платок, промокнула глаза.
— Вы не подумайте, я не навязываюсь. Просто… может, навестите его? Он в больнице сейчас, в кардиологии. Врачи говорят — депрессия тяжёлая, ни с кем говорить не хочет. А вас всё вспоминает…
Вера Андреевна смотрела в окно, на мокрый от дождя асфальт. Перед глазами снова всплыло то лето — жаркое, пыльное, счастливое. Вот Коля показывает Серёжке, как правильно держать нож при резьбе. Вот они сидят на скамейке, говорят о чём-то, и в глазах у него такое… понимание, что словами не передать.
— Я не могу, — сказала она наконец.
— Но почему?! — Анна Петровна подалась вперёд. — Вера, прошу вас! Он же…
— Потому что прошло тридцать лет, — перебила её Вера Андреевна. — Потому что мы уже не те люди. Потому что нельзя войти дважды в одну реку.
— Но…
— Послушайте, — Вера Андреевна вздохнула. — Я понимаю ваши чувства. Правда понимаю. Но чего вы ждёте? Что я приду, и всё станет как прежде? Что мы начнем с того места, где остановились тридцать лет назад?
Она покачала головой:
— Так не бывает, Анна Петровна. Мы изменились. Я изменилась. У меня своя жизнь, свои проблемы… Мне шестьдесят лет, и я едва справляюсь с тем, что есть.
— Но он любит вас! — почти выкрикнула старуха.
— Нет, — мягко возразила Вера Андреевна. — Он любит воспоминание. Образ молодой женщины, которой давно нет. А я… я даже не знаю, кто он сейчас. И он не знает меня.
Она помолчала, собираясь с мыслями:
— Знаете, что я поняла за эти годы? Нельзя строить отношения из жалости или чувства долга. Это не приносит счастья — ни тому, ни другому. А сейчас речь идёт именно об этом, разве нет? Вы хотите, чтобы я пришла и… что? Стала его опорой? Сиделкой? Утешением?
Анна Петровна молчала, опустив голову.
— Я не смогу этого сделать, — твёрдо сказала Вера Андреевна. — Не потому, что не хочу помочь. А потому что это нечестно — и по отношению к нему, и по отношению к себе. Мы не можем вернуть прошлое, как бы ни хотели.
За окном усилился дождь, капли барабанили по стеклу, создавая причудливый узор. Анна Петровна сидела, безвольно опустив плечи, и казалась очень старой и беспомощной.
— Я понимаю, — прошептала она наконец. — Понимаю… Простите меня, Вера. За всё простите.
Она тяжело поднялась, опираясь на трость:
— Знаете, что самое страшное? Что вы правы. Во всём правы. А я… я просто старая эгоистка, которая хочет искупить свою вину чужими руками.
Вера Андреевна проводила её до дверей. Они стояли под козырьком кафе, глядя на дождь.
— Береги себя, — вдруг сказала Анна Петровна, перейдя на «ты». — И… прости меня ещё раз.
Она шагнула под дождь, и её фигура быстро растворилась в сером мареве.
Домой Вера Андреевна шла пешком, несмотря на дождь. Хотелось проветрить голову, разложить по полочкам спутанные мысли и чувства. Зонт она держала машинально, почти не замечая, как холодные капли попадают на туфли и чулки.
У подъезда её встретила соседка, Марья Степановна, со своей вечной корзинкой для магазина.
— Вера! А я думала, ты дома… Звонила тебе час назад, чайку попить зайти хотела.
— Извини, Маша, дела были.
— Да какие у нас теперь дела? — махнула рукой соседка. — Разве что в поликлинику сходить или с внуками посидеть…
Вера Андреевна слабо улыбнулась, но ничего не ответила. Поднявшись в квартиру, она первым делом сбросила промокшие туфли и поставила чайник.
В кухне было сумрачно — тучи за окном сгустились, превратив день в ранний вечер. Она не стала включать свет, так и сидела в полутьме, прихлёбывая горячий чай и глядя, как по стеклу сбегают дождевые струйки.
Серёжка позвонил около семи, будто почувствовал что-то:
— Мам, ты как? Лена сказала, ты куда-то уходила…
— Всё хорошо, сынок. Правда хорошо.
— Точно? Голос какой-то странный…
Она улыбнулась в трубку. Вот ведь, совсем взрослый мужчина, своих детей растит, а всё чувствует материнское настроение, как в детстве.
— Знаешь, — сказала она вдруг, — а помнишь дядю Колю? Ну, того, что тебя резьбе по дереву учил?
В трубке повисла пауза.
— Помню, — наконец отозвался сын. — Ещё бы не помнить! Я ведь потом долго переживал, куда он пропал. Даже пытался его найти, когда подрос.
— Правда? — удивилась Вера Андреевна. — Ты мне не говорил…
— Да как-то… — он замялся. — Знаешь, мам, я ведь тогда всё понимал. Ну, или думал, что понимал. Видел, как вы разговариваете, как ты улыбаешься… А потом вы перестали встречаться, и ты так погрустнела. Я решил — это из-за меня что-то случилось.
— Ну что ты, глупенький, — прошептала она, чувствуя, как щиплет в глазах.
— А доску ту, помнишь? Которую мы с ним для тебя вырезали?
— Помню… Она и сейчас где-то на антресолях лежит.
— Правда? — в голосе сына мелькнуло удивление. — Столько лет прошло…
— Столько лет, — эхом отозвалась она.
Когда они попрощались, Вера Андреевна долго сидела в темноте, обхватив руками остывшую чашку. Потом встала, подошла к старому серванту и открыла дверцу. На нижней полке, за стопкой старых журналов, лежала деревянная доска для разделки хлеба — неумело, но старательно вырезанная детскими руками. По краю шёл незатейливый узор из листьев и цветов, а в углу были криво вырезаны буквы: «Маме от Серёжи».
Она провела пальцем по шершавой поверхности, по знакомым завиткам узора. Вспомнила, как Коля направлял Серёжкину руку с ножом, как терпеливо объяснял, где нажать сильнее, где слабее…
Что бы изменилось, встреться они тогда с его матерью? Поговори спокойно, объясни, что ничего не требуешь, не претендуешь… Может, всё сложилось бы иначе?
Но тогда — это тогда. А сейчас — это сейчас.
Она бережно положила доску на место и закрыла дверцу серванта. В конце концов, каждому из нас приходится делать выбор. И самое важное — быть честным с собой.
За окном постепенно темнело. Дождь утих, оставив после себя мокрые дорожки на стекле и запах мокрой листвы. Где-то вдалеке мигал фонарь, отбрасывая на стену причудливые тени.
Вера Андреевна подошла к окну. В свете фонарей блестел мокрый асфальт, на скамейке под старым тополем (надо же, до сих пор стоит!) сидела парочка, укрывшись одним зонтом. Они о чём-то говорили, склонив друг к другу головы, и со стороны казалось — весь мир для них сейчас сосредоточился на этой мокрой скамейке под жёлтым кругом фонаря.
Она смотрела на них и думала о том, что жизнь — странная штука. Иногда она дарит нам встречи, которые могли бы изменить всё. А иногда… иногда правильнее оставить эти встречи в прошлом, сохранив в памяти, как засушенный цветок между страниц старой книги — немного выцветший, но всё ещё прекрасный.
Вера Андреевна улыбнулась своим мыслям и задёрнула шторы. Завтра будет новый день. А значит, нужно заварить свежий чай, позвонить подруге, сходить на прогулку в парк… Жить дальше.
Потому что иногда самое большое мужество — это умение отпускать прошлое, не давая ему властвовать над настоящим. Даже если это больно. Даже если хочется оглянуться назад.
Из приоткрытой форточки потянуло свежестью. Где-то вдалеке прогремел последний осенний гром, и в воздухе разлился густой запах мокрой листвы и приближающейся зимы.
