— Дим, я просто хочу знать, куда ты собрался на ночь глядя, — в голосе Татьяны звучала усталость вперемешку с тревогой. — Одиннадцатый час…
— А что, комендантский час ввели? — огрызнулся подросток, натягивая потертую джинсовку. — Или я под домашним арестом?
Восьмилетняя Машка, сидевшая на диване с планшетом, на секунду оторвалась от игры и посмотрела на брата круглыми глазами. Она уже привыкла к таким перепалкам, но каждый раз вздрагивала от резкого тона.
— Дима, — Татьяна глубоко вздохнула, пытаясь сохранять спокойствие, — мы же договаривались: ты предупреждаешь, куда идешь и…
— Ничего мы не договаривались! — перебил сын. — Это ты решила, что можешь мной командовать. Но знаешь что? Я сам решаю, что мне делать!
Татьяна прикрыла глаза. За последние полгода такие сцены стали ежедневным ритуалом. Её прежде спокойный и рассудительный мальчик словно подменился, превратившись в колючего незнакомца. Она перепробовала всё: и строгость, и уговоры, и попытки договориться по-хорошему. Ничего не помогало.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Иди. Только телефон возьми.
— Да он у меня всегда с собой, — буркнул Димка, проверяя карман джинсов. — Что я, идиот?
— И поешь хотя бы…
— Отстань! — рявкнул он и, громко хлопнув дверью, вылетел из квартиры.
Татьяна медленно опустилась на табурет в прихожей. В висках противно пульсировало — верный признак начинающейся мигрени.
— Мам, а почему Дима такой злой стал? — донесся с дивана тихий голосок Маши.
— Он не злой, солнышко, — Татьяна через силу улыбнулась. — Просто… сложный возраст. Вырастет — поумнеет.
Если доживет до этого момента, — мелькнула предательская мысль. В последнее время она все чаще ловила себя на том, что боится за сына. Его новые друзья не внушали доверия — компания старшеклассников с сомнительной репутацией. А эти постоянные загулы допоздна…
Телефон тренькнул входящим сообщением. Татьяна машинально взглянула на экран и похолодела. Сообщение было от классной руководительницы:
«Татьяна Николаевна, нам нужно срочно поговорить. Дима сегодня снова прогулял все уроки. И это не первый раз за неделю».
Она до боли стиснула телефон. Вот оно что. А она-то думала, почему сын в последние дни уходит из дома якобы в школу, но возвращается намного позже обычного. Говорил, что дополнительные занятия…
Врал. Опять врал.
Мигрень накатывала душной волной. Татьяна поднялась, механически прошла на кухню, достала таблетки.
Господи, что же делать? Как достучаться? Как вернуть прежнего Димку — открытого, доброго мальчика, который делился с ней всем на свете?
Она не заметила, как пролетело время. Машка уже спала, свернувшись калачиком на диване, а Димки всё не было. Часы показывали начало первого.
Татьяна в который раз набрала номер сына. Длинные гудки… и тишина.
В час ночи она услышала, как в замке поворачивается ключ. Димка, пошатываясь, ввалился в прихожую. От него резко пахло чем-то сладковатым — то ли пивом, то ли другой дрянью.
— Ты пил? — тихо спросила Татьяна, включая свет.
Сын дернулся от неожиданности, прищурился:
— А ты что, дежуришь? Следишь за мной?
— Я спрашиваю — ты пил?
— А если и пил? — вызывающе ухмыльнулся он. — Имею право. Я уже взрослый.
— Тебе четырнадцать лет…
— И что? — он попытался пройти мимо нее в комнату, но Татьяна заступила дорогу.
— То, что ты еще ребенок. И пока живешь в моем доме…
— А, началось! — Димка закатил глаза. — Сейчас будешь права качать? Достала уже! Вечно ты со своими нотациями. Я сам знаю, как мне жить!
— Знаешь? — что-то надломилось внутри. — Тогда объясни мне — почему ты прогуливаешь школу?
Димка на секунду растерялся, но быстро взял себя в руки:
— А, эта училка настучала? Ну и что? Подумаешь, прогулял пару раз. Все прогуливают.
— Пару раз? — Татьяна чувствовала, как внутри закипает ярость. — Ты неделю не был на занятиях!
— И что теперь? — он попытался оттолкнуть ее, чтобы пройти. — Убьешь меня?
— Стой, — она схватила его за руку. — Мы не закончили.
— Отпусти! — он дернулся, но Татьяна держала крепко.
— Нет уж, теперь ты меня послушаешь…
— Я сказал — ОТПУСТИ! — Димка с силой рванулся и толкнул мать.
Татьяна отлетела к стене, больно ударившись затылком. В глазах потемнело. А когда зрение прояснилось, она увидела испуганное лицо сына. На секунду в его глазах мелькнуло что-то похожее на раскаяние, но тут же сменилось привычной наглой усмешкой:
— Сама виновата. Нечего руки распускать.
Это стало последней каплей. Не помня себя, Татьяна метнулась в коридор, сорвала с вешалки ремень и…
Первый удар пришелся по плечу. Димка вскрикнул от неожиданности и боли. Второй — по спине. Третий…
— Ты что, с ума сошла?! — заорал он, пытаясь закрыться руками. — Прекрати!
Но Татьяна уже не могла остановиться. Копившееся месяцами отчаяние, страх за сына, усталость от бесконечной борьбы — все вырвалось наружу. Удар. Еще удар.
— Мамочка, не надо! — раздался вдруг испуганный голос Маши.
Татьяна замерла. Дочка стояла в дверях своей комнаты, прижимая к груди плюшевого зайца, и смотрела на нее огромными от ужаса глазами.
Ремень выпал из ослабевших пальцев.
— Господи, что я наделала… — прошептала Татьяна, глядя на сжавшегося у стены сына.
А Димка уже поднимался, подбирая с пола ремень. Лицо его исказилось от злости и обиды:
— Ну все, ты доигралась. Теперь посмотрим, кто кого! Ты еще пожалеешь!
И, схватив куртку, он выскочил из квартиры.
Димка промчался по темной улице, не разбирая дороги. В голове пульсировало только одно: отомстить. Показать ей. Пусть знает! Он уже не маленький мальчик, которого можно лупить ремнем.
Спина горела от ударов, но физическая боль была ничем по сравнению с обидой. Как она могла? Унизить его, избить… Он прижал к груди ремень — вещественное доказательство материнской жестокости. Пусть теперь попляшет!
Районное отделение полиции светило жёлтыми окнами даже в такой поздний час. Димка решительно толкнул тяжелую дверь.
— Ты куда в такое время, пацан? — окликнул его дежурный.
— Я… это… — внезапно стало страшно, но Димка справился с собой. — Заявление хочу написать. На мать. Она меня избила!
Дежурный — немолодой усатый мужик — окинул его внимательным взглядом:
— Та-ак… И где следы побоев?
— Вот! — Димка вытащил ремень. — Этим била! По спине, по плечам…
— Покажи.
Димка неохотно стянул куртку, задрал футболку. На коже виднелись красные полосы.
— Серьезно, — хмыкнул дежурный. — Ладно, проходи. Сейчас вызовем кого надо.
«Кем надо» оказалась инспектор по делам несовершеннолетних — строгая женщина в форме. Она долго расспрашивала Димку, что-то записывала, качала головой. А потом куда-то позвонила.
— Значит так, — сказала она после звонка. — Сейчас тебя отвезут в больницу, зафиксируют побои. А завтра будем разбираться.
— В больницу? — растерялся Димка. — Зачем?
— Положено так. Ты несовершеннолетний, заявляешь о домашнем насилии. По протоколу обязаны провести медицинское освидетельствование.
— А… а домой?
— Домой пока нельзя. Если подтвердится факт насилия, решим вопрос с твоим временным размещением.
Димка почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он-то думал — припугнуть мать, проучить… А тут такое…
— Может, не надо? — пробормотал он. — Я передумал…
— Поздно передумал, — отрезала инспектор. — Заявление уже принято. Теперь процесс пойдет по закону.
В приемном покое детской больницы было светло и пахло лекарствами. Медсестра записывала данные Димки, а он сидел, ссутулившись, и думал: может, позвонить матери? Но гордость не позволяла. Да и телефон почему-то не включался — село что ли?
Его осмотрели, сфотографировали следы от ремня, взяли какие-то анализы. А потом…
— В стационар его, — распорядился дежурный врач. — До выяснения обстоятельств.
— Какой стационар? — запаниковал Димка. — Я не хочу! Я домой…
— Нельзя домой, — устало объяснила медсестра. — Ты же сам заявил о насилии. Пока не разберутся, побудешь у нас.
Его привели в палату, где уже спали двое мальчишек. Выдали больничную пижаму, показали кровать.
— Спи, — сказала медсестра. — Утром разберемся.
Но уснуть Димка не мог. Лежал, таращась в потолок, и впервые по-настоящему испугался. Что теперь будет? Что он наделал?
Утро принесло новые сюрпризы. В палату заглянула заведующая отделением:
— Так, новенький у нас? Ну-ка, покажись.
Она долго рассматривала следы от ремня, качала головой:
— М-да… А с чего мать-то тебя?
— Да так… — буркнул Димка.
— «Так» не бывает, — строго сказала врач. — Ну да ладно, не хочешь — не говори. Мать твою вызвали, скоро придет.
Сердце подпрыгнуло:
— Правда?
— А ты что думал? Обязательная процедура — беседа с родителями.
Димка заметался по палате. Сейчас мать придет, и все наладится! Он извинится, она простит…
Но шли часты, а мать не появлялась.
— Что же она не идет? — не выдержал Димка, когда медсестра принесла обед.
— А она не придет, — ответила та. — Звонили ей, а она говорит — не пойду. Пусть, говорит, сам разбирается, раз такой взрослый.
Димка не поверил своим ушам. Как это — не придет? Она же мать! Она должна…
Он не знал, что в этот момент Татьяна сидела в кабинете инспектора ПДН.
— Вы понимаете, что вам грозит? — говорила инспектор.
— Понимаю, — кивнула Татьяна.
— Есть два варианта, — продолжала инспектор. — Первый: вы признаете вину, мы оформляем все как превышение пределов воспитательного воздействия. Получите предупреждение, сына вернут. Но! Будете на особом контроле. Любая жалоба — и мальчика изымаем, а вас под суд.
— А второй вариант?
— Второй сложнее. Назначат проверку, будет разбирательство. Могут и родительских прав лишить.
Татьяна помолчала, потом тихо спросила:
— А если я не хочу его возвращения?
Инспектор удивленно подняла брови:
— То есть?
— Я устала, — просто сказала Татьяна. — Он измотал меня своими выходками. Довел до того, что я сорвалась… А теперь еще и заявление накатал. Пусть. Это его выбор.
— Вы понимаете, что говорите? Это же ваш сын!
— Понимаю. Именно поэтому… Пусть получит урок. Настоящий урок, а не мои бесполезные нотации.
— И вы готовы… — инспектор замялась, — готовы отказаться от родительских прав?
— Нет, — покачала головой Татьяна. — Но и забирать его сейчас не буду. Раз он решил действовать через полицию — пусть так и будет. Дайте мне время на восстановление прав, я им воспользуюсь. Потом. Когда он поймет…
А Димка все ждал. День сменялся днем. Мать не появлялась.
В больнице он первое время держался вызывающе — хамил медсестрам, огрызался на замечания. Ждал, что мать испугается, прибежит…
Но она не прибегала.
На третьей неделе пребывания в больнице Димку вызвали к заведующей.
— Собирайся, — сказала она. — Переводим тебя.
— Куда? — насторожился он.
— В центр социальной помощи. В соседнем городе.
— Не поеду! — вскинулся Димка. — Я домой хочу!
— А кто тебя домой-то возьмет? — вздохнула заведующая. — Мать твоя пока родительских прав лишена. На полгода, минимум. Так что собирай вещи.
Полгода. Это слово оглушило как удар. Он-то думал — ну неделя, ну месяц… Но полгода?!
Центр социальной помощи встретил его неприветливо. Облезлые стены, решетки на окнах, угрюмые лица подростков. Его определили в комнату на четверых.
— Новенький? — окинул его оценивающим взглядом один из соседей, крепкий парень с бритой головой. — За что залетел?
— Не твое дело, — огрызнулся Димка.
Зря он это сказал. Ночью его подкараулили в туалете. Били молча, профессионально — чтобы синяков не оставалось. А под конец…
— Телефон гони, — процедил бритоголовый. — И куртку снимай. Нечего тут выпендриваться.
Димка попытался сопротивляться, но куда там — их было трое. В итоге остался без телефона, куртки и кроссовок. А еще — с четким пониманием своего места в местной иерархии.
Теперь он прятался по углам, стараясь не попадаться на глаза старшим. Научился угодливо улыбаться, когда его посылали «на стрелку» — стоять на шухере, пока пацаны постарше сводили счеты с кем-то из соседнего района. Привык спать вполглаза и прятать остатки еды за батареей — здесь отобрать могли все, что плохо лежит.
А по ночам… По ночам он плакал в подушку, вспоминая дом. Мать. Машку. Уютные вечера за просмотром фильмов. Мамины пироги по выходным…
Он пытался позвонить — но номер матери был заблокирован.
А потом он узнал от соцработника: мать взяла отпуск и уехала с Машкой на юг. Просто взяла — и уехала. Даже не поинтересовалась, как он тут.
Это было больнее всех тумаков, больнее унижений и издевательств. Она его бросила. Вычеркнула из жизни.
Время тянулось бесконечно. Димка исхудал, осунулся. Вместо недавней наглости появилась какая-то затравленная настороженность во взгляде. Он больше не качал права — здесь быстро отучили. Не хамил — здесь за такое били страшно. Не пытался показать характер — здесь это могло стоить жизни.
А дома…
Татьяна действительно уехала. Без истерик, без драм — просто купила путевки себе и Машке и отправилась на море.
— Как ты можешь? — возмущались соседки. — У тебя же сын там!
— А что я должна делать? — пожимала она плечами. —Он сам выбрал этот путь. Пусть пройдет его до конца.
Но ночами она плакала, глядя на фотографию улыбающегося мальчишки. Где и когда она ошиблась? Что сделала не так?
Шли месяцы. Татьяна вернулась с моря, вышла на работу. Начала потихоньку собирать документы на восстановление родительских прав.
— Знаешь, — призналась она как-то подруге, — эти полгода… они были самыми спокойными в моей жизни. Я впервые за долгое время высыпалась. Не дергалась от каждого звонка. Не ждала подвоха…
— И не скучаешь? — осторожно спросила та.
— Скучаю, — вздохнула Татьяна. — Но… может, оно и к лучшему? Может, ему нужно было это пережить?
А в центре Димка считал дни. До возвращения матери оставалось все меньше времени. Он изменился — и сам это понимал. Больше не было той дурной удали, той наглой самоуверенности. Он научился ценить простые вещи: возможность спокойно поесть, выспаться, не бояться за свою безопасность…
Когда его наконец вызвали и сказали, что мать восстановлена в правах, он не поверил. Просто сидел, глотая слезы, и боялся спросить — заберет ли она его?
Татьяна приехала через два дня. Похудевшая, с новой прической, какая-то незнакомая… Димка бросился к ней — и замер на полпути. А вдруг оттолкнет?
Но она раскрыла объятия:
— Ну, здравствуй, сынок.
Он уткнулся ей в плечо, как в детстве, и разрыдался:
— Прости… прости меня, мама…
Дома их встречала Машка — повзрослевшая, вытянувшаяся за эти месяцы. Кинулась к брату:
— Дима! Димочка!
А он стоял в прихожей и не мог поверить: неужели правда дома? Неужели кончился этот кошмар?
Вечером они сидели на кухне — все вместе, как раньше. Пили чай с малиновым вареньем. Машка щебетала о своих делах, Татьяна улыбалась…
— Мам, — тихо позвал Димка. — А ты… ты специально так сделала? Ну, не приехала тогда?
Она посмотрела ему в глаза:
— А ты как думаешь?
— Думаю… думаю, да. Чтобы я понял.
— И что же ты понял?
Димка помолчал, подбирая слова:
— Что быть взрослым — это не значит делать все, что вздумается. Что свобода — это не вседозволенность. И что… что я тебя очень люблю, мам.
Татьяна погладила его по голове — как в детстве:
— И я тебя, сынок. И я тебя.
С того дня в их семье все изменилось. Димка словно повзрослел — по-настоящему, не напоказ. Перестал грубить, начал помогать по дому. В школе подтянул оценки. А главное — научился разговаривать с матерью. Не огрызаться, не хамить, а именно разговаривать.
По ночам воспоминания о центре все еще заставляли его вздрагивать. Но этот горький опыт научил главному — настоящая взрослость не в свободе делать что хочешь, а в умении отвечать за свои поступки. Теперь, в окружении родных, он наконец мог просто быть собой. И быть счастливым.
