— Сынок, — в голосе Нины Петровны появились медовые нотки, они разливались по комнате. — Ты что, не хочешь вернуть своё? Это же центр города! Таких квартир сейчас…
— Не моё, — Глеб перебил её. — Никогда моим не было. Кристинино наследство, я тут вообще ни при чём.
— Два года жизни! — свекровь не унималась, и голос её становился всё громче. — Два года ты вкладывал в эту квартиру! Ремонт, мебель…
Тогда я всего лишь собиралась забрать последние коробки с вещами из старой квартиры. Трёшка бабушки в центре города уже год как была оформлена на меня — свадебный подарок, который она настояла оформить официально. «От всяких неожиданностей», — сказала она, передавая мне ключи.
Теперь я понимаю, насколько она была права. Бабушка сразу разглядела в Глебе то, чего я, слепая от любви, не замечала. Его привычку жить за чужой счет, его бесконечные «проекты», в которые нужно «немного вложиться»… Я что-то не видела, как он обворачивает всё вокруг себя.
Открывая дверь, я услышала голоса из кухни. Глеб и его мать — у них остались ключи, которые они должны были вернуть ещё неделю назад. Ключи, которые давно стали оружием в чужих руках.
— Сынок, я придумала, как отсудить квартиру у бывшей жены, — Нина Петровна сказала это так уверенно, будто не было ни лет, ни потраченных сил. — У меня есть знакомый в регистрационной палате. Он говорит, что в документах нестыковка.
Я замерла в коридоре, почувствовала, как сердце словно перевернулось и забилось где-то в горле.
— Мам, опять ты за своё? — Глеб говорил с той ленивой интонацией, которую я так хорошо знала. — Всё законно оформлено.
— Законно? — Нина Петровна фыркнула, как всегда. — А то, что её бабка переписала квартиру за месяц до смерти? Не находишь странным? Явно же влияние оказывали!
Я осталась стоять в коридоре, прислонённая к стене, и перед глазами всплыло бабушкино лицо — строгое и мудрое, как оно было всегда. Я вспомнила, как она говорила мне год назад: «Кристинка, я вижу — не тот он человек. Продаст и не заметит.»
— Между прочим, — продолжала свекровь, не унимаясь, — я общалась с соседкой Анны Васильевны. Она готова подтвердить, что старушка последний год была… не в себе.
— Враньё, — Глеб взял чашку и стукнул по ней. — Бабушка Аня до последнего в библиотеке работала. Ясный ум, прекрасная память…
— Сынок, — в голосе Нины Петровны появились медовые нотки, они разливались по комнате. — Ты что, не хочешь вернуть своё? Это же центр города! Таких квартир сейчас…
— Не моё, — Глеб перебил её. — Никогда моим не было. Кристинино наследство, я тут вообще ни при чём.
— Два года жизни! — свекровь не унималась, и голос её становился всё громче. — Два года ты вкладывал в эту квартиру! Ремонт, мебель…
Я едва сдержала смех. Ремонт? Это мои деньги ушли на новые окна и паркет. Мебель? За всё платила я. А Глеб вечно был «временно без работы».
Я сделала шаг к кухне. Пора заявить о своём присутствии.
— Доброе утро, — я появилась в дверях. — Не ожидала гостей.
Нина Петровна подскочила, расплескав чай. Глеб сжал плечи и как всегда вжался в стул, я помнила это его движение, когда он пытался избежать неловкости.
— Ты… ты как здесь? — свекровь растерялась.
— В своей квартире? — я спокойно прошла к окну и поправила герань. Бабушкину герань, которую она выращивала двадцать лет. — Пришла забрать вещи. А вот вы что здесь делаете? С ключами, которые должны были вернуть?
— Мы… мы тоже за вещами, — Глеб наконец обрёл голос.
— За какими? — я открыла холодильник и достала бутылку воды. — Всё твоё я собрала ещё месяц назад. Три коробки в прихожей, забирай.
— Кристина, — Нина Петровна начала свою любимую песню. — Давай поговорим по-человечески. Всё-таки два года вы были семьёй…
— Семьёй? — я села напротив и посмотрела ей в глаза. — Давайте вспомним эти два года. Как ваш сын сидел у меня на шее. Как спускал мои деньги на свои «бизнес-проекты». Как занимал у моей бабушки…
— Я всё верну! — вскочил Глеб.
— Да? — я посмотрела на него и не скрыла усмешки. — А двести тысяч, которые ты взял у бабушки за месяц до её смерти? Тоже вернёшь?
Нина Петровна побледнела, её руки непроизвольно сжали чашку, словно она пыталась удержать её от того, чтобы не выскользнула из пальцев.
— Какие двести тысяч? — голос её дрожал.
Я достала конверт из сумки, медленно, как будто все вокруг замедлилось, и положила его перед ней на стол.
— Те самые, — сказала я, вытягивая бумагу. — Вот расписка. Бабушка всё документировала. «На развитие бизнеса», так ведь, Глеб? А на самом деле — на отпуск с Мариной?
Свекровь, похоже, не ожидала такого поворота. Она повернулась к сыну, её взгляд стал настороженным.
— С какой Мариной? — она спросила, будто надеясь, что всё это какой-то кошмар, который вот-вот исчезнет.
— С моей лучшей подругой, — я усмехнулась, горько и сдержанно. — Вернее, бывшей лучшей подругой. Они славно провели время на Мальдивах. За бабушкины деньги.
Тишина повисла. Только капал кран. Тот самый, который Глеб два года обещал починить, но руки так и не дошли.
— И после этого вы говорите о каком-то суде? — я встала и подошла к столу. — О какой справедливости? Знаете, что бабушка сказала перед смертью?
Нина Петровна сжала чашку так сильно, что её пальцы побелели. Она была готова к худшему, но всё равно продолжала ждать, что всё как-то устроится.
— И что же она сказала? — спросила она с усиливающимся страхом в голосе.
Я подошла к серванту, старому, как память. За стеклом на полках стояли фотографии. Вот я маленькая, в смешном платье с оборками. Вот мы с бабушкой в парке. А вот моя выпускная фотография — с тем же оптимизмом, с которым я стояла перед этим миром, в глазах — мечты, даже если мне они казались наивными.
— Она сказала: «Прости себя за то, что не разглядела его настоящего сразу». — я достала ещё один конверт. — А ещё она оставила вот это. Письмо, которое просила вскрыть после её смерти.
— Какое письмо? — Глеб заёрзал на стуле. Лицо его быстро стало красным, будто он понимал, что это конец.
— Очень интересное, — сказала я, развернув листок и показав ему. — Знаете, бабушка ведь была не просто библиотекарем. Она раньше работала в банке, в отделе безопасности. И привычка проверять людей у неё осталась.
Нина Петровна сжалась. Она всегда гордилась своей осанкой, но сейчас словно все силы её покинули.
— Вот выписки с твоих счетов, Глеб, — я начала выкладывать документы. — За последние три года. Все твои «командировки». Все переводы. Все отели и рестораны. И очень интересная история с кредитами…
— Какими кредитами? — свекровь резко повернулась к сыну, словно не понимая, что всё это может быть правдой.
— Пять кредитов в разных банках, — я продолжала выкладывать бумаги. — Общая сумма — три миллиона. Все оформлены на подставных лиц. Бабушка всё проверила, у неё остались связи в банках.
Глеб побледнел. На лбу выступили капельки пота, а его глаза забегали по комнате, как будто он пытался найти выход.
— Но самое интересное, — я достала последний документ, — не это. А вот эта доверенность. Помнишь, милый, как просил меня подписать бумаги? «Для бизнеса», говорил. А на самом деле пытался получить право распоряжаться моей квартирой.
— Я не… это не… — его голос стал сиплым, заикающимся. Это было всегда, когда он попадал в стрессовую ситуацию, и я знала: сейчас он уже теряет контроль.
— К счастью, бабушка успела предупредить меня. — я поднесла конверт к глазам. — Доверенность я не подписала. А вот заявление в полицию по поводу мошенничества с кредитами…
— Какое заявление? — Нина Петровна вскочила, её глаза расширились, как у зверя, попавшего в ловушку. — Ты что, заявила на Глеба в полицию?
— Пока нет, — я сложила документы обратно в конверт, но мои слова оставались висеть в воздухе, как угроза. — Но если вы не прекратите свои попытки отсудить квартиру, если не оставите меня в покое — все эти бумаги окажутся где надо.
В кухне повисла звенящая тишина. За окном слышался шум машин, дети играли на площадке, мир продолжал двигаться, но здесь, в этой кухне, всё было решено.
— Ты… ты не посмеешь, — прошептал Глеб, но в голосе его уже не было уверенности. — Я же сяду…
— А ты посмел? — я посмотрела ему в глаза, и в моих словах была вся боль, которую он принес мне. — Посмел обманывать меня? Красть у старого человека? Изменять? Пытаться отобрать квартиру?
Нина Петровна медленно опустилась на стул, её идеальная укладка растрепалась, складки на костюме стали заметными. Впервые за все годы, что я её знала, я увидела её растерянность.
— Я всегда знала, что ты хитрая, — наконец сказала она, как будто осознавая, что ошибалась всю жизнь. — Но чтобы настолько…
— Не хитрая, — я покачала головой. — Просто у меня была бабушка, которая научила меня защищаться. Защищать то, что моё.
Я подошла к окну. На карнизе стояла старая фотография — мы с Глебом в день свадьбы. Счастливые, влюблённые. Я в простом белом платье, он в сером костюме. Так давно это было… Целую жизнь назад.
— Знаете, — я взяла фотографию и взглянула на неё с горечью, — бабушка сразу сказала: «Не торопись, присмотрись». А я не послушала. Влюбилась как девчонка — в красивые слова, в обещания, в мечты о будущем…
— Я правда любил тебя, — тихо сказал Глеб, но в его голосе звучала неуверенность.
— Правда? — я усмехнулась. — А может, ты любил эту квартиру? Мою зарплату? Возможность жить красиво за чужой счёт?
Я достала из сумки ещё один конверт, передала ему.
— Вот, посмотри. Распечатки твоих разговоров с Мариной. «Когда старуха умрёт, квартира будет наша». «Надо только дожать Кристинку с доверенностью». «Потом продадим и уедем…»
Глеб сжался, как-то вдруг стал меньше, как будто стараясь раствориться в воздухе. А я продолжала, не давая ему передышки.
— Знаешь, что самое страшное? — сказала я, смотря на него. — Бабушка всё это знала. Читала ваши переписки, слушала разговоры. Молча. Спокойно. Систематично собирала доказательства. Как будто она точно знала, что однажды мне это пригодится.
Нина Петровна нервно теребила жемчужные бусы, её глаза пытались не встречаться с моими, но я всё равно видела её внутреннюю борьбу.
— Зачем ты всё это рассказываешь? — её голос едва слышен, будто она пытается в это не поверить.
— Чтобы вы поняли, — я сделала паузу, а потом, как в последний раз, сказала. — Игра окончена. Никакого суда не будет. Никаких попыток отобрать квартиру. Иначе…
— Иначе что? — она вскинула голову, её лицо из-за волнения стало каким-то чужим, строгим.
— Иначе все документы окажутся в полиции. И не только про кредиты. Там ещё много интересного — про подделку подписей, про фиктивные фирмы…
Глеб, словно по инерции, попытался улыбнуться, но эта улыбка вышла жалкой, почти плачущей.
— Ты блефуешь, — сказал он, и я могла услышать, как его голос немного дрогнул.
— Хочешь проверить? — я достала телефон и поднесла к уху. — Могу прямо сейчас позвонить следователю. У бабушки остались связи в прокуратуре, знаешь ли…
В кухне снова повисла тишина. Только старые часы на стене тикали, отсчитывая время, которое я никогда не верну. Те самые часы, что когда-то отсчитывали минуты нашей любви, нашего брака… а теперь — нашего развода.
— Ключи на стол, — я протянула руку, не отрывая взгляда от Глеба. — Оба комплекта.
Глеб, молча, достал связку ключей из кармана. Нина Петровна несколько секунд сжимала свои ключи в кулаке, а потом осторожно положила их рядом с его.
— И что теперь? — спросила она, и в её голосе звучала растерянность. — Будешь держать нас на крючке?
Я подошла к серванту, достала последнюю папку, почувствовав, как каждый шаг становится всё тяжелее, но всё равно не останавливаясь.
— Вот расписка, — я положила листы перед ними. — О том, что вы отказываетесь от любых претензий на эту квартиру. Подпишете — и разойдёмся. Навсегда.
Глеб облизнул пересохшие губы, не зная, что сказать. Но что-то подсказывало мне: его уже не было в комнате. Он был далеко. И в этом не было ничего страшного — только я, только этот момент.
— А документы? — спросил он, отчаянно пытаясь вернуть хотя бы иллюзию контроля.
— Останутся у меня, — я встретилась с ним взглядом. — Гарантией того, что вы сдержите слово.
Я разложила листы на столе. Два экземпляра, чистые, официальные — всё как положено. Бабушкина подруга-нотариус составила всё ещё месяц назад.
— Знаете, — я села напротив, глядя на них обоих, — бабушка перед смертью сказала странную вещь. «Не держи зла, Кристинка. Они сами себя наказали — тем, что не умеют любить».
Нина Петровна вздрогнула, и слеза, как по приказу, скатилась по её щеке, размазывая идеально нанесённый макияж.
— Я ведь тоже хотела вам добра, — продолжила я, без всякой злости. — Мечтала о настоящей семье. О том, что стану вам дочерью. Помните, Нина Петровна, как мы вместе выбирали шторы? Или как пекли пирог на Рождество?
— Помню, — прошептала она, как будто вся её жизнь вдруг упала в пропасть.
— А ты, Глеб? — я повернулась к нему, а в голосе уже звучала не обида, а даже какая-то странная печаль. — Помнишь наши планы? Детскую с голубыми стенами, качели на балконе, субботние завтраки…
Он молча кивнул. Его глаза чуть блеснули, и я увидела в них что-то, что даже сама не ожидала. Сожаление, может быть? Или это был просто свет, играющий на его лице, но, возможно, всё уже ушло слишком далеко.
— Но вы выбрали деньги. Квартиру. Возможность нажиться. — Я не убрала взгляд. — И знаете что? Мне вас жаль.
Я пододвинула к ним документы и ручку.
— Подписывайте. И уходите.
Они подписались — сначала Глеб, потом Нина Петровна. Её рука дрожала, подпись вышла кривой, и я подумала, что это было, наверное, последним актом их спектакля. Не идеально, но тоже каким-то образом завершённым.
— Прощай, Кристина, — сказал Глеб, вставая. Это прозвучало как последнее прощание.
— Прощайте, — я даже не повернулась, чтобы взглянуть на них.
Входная дверь хлопнула. Потом послышались шаги, которые постепенно растворились в тишине. Я подошла к окну, посмотрела, как они, ссутулившиеся, уходят по двору — он и его мать. Она всё ещё пыталась держать спину прямо, как и раньше.
На подоконнике цвела герань — яркая, живая, упрямая. Как бабушка.
— Ты была права, — прошептала я, глядя на её фотографию. — Права во всём. Спасибо, что научила меня быть сильной.
За окном начал идти дождь. Первые капли оставляли дорожки на стекле, размывая силуэты уходящих людей. Бывшего мужа, бывшей свекрови… Бывшей жизни.
И тут зазвонил телефон. Это был Андрей, мой новый коллега. Вчера он пригласил меня на кофе. Просто на кофе. Без обещаний, без планов, без лжи и предательства.
Может быть, пришло время начать сначала?
Я улыбнулась и ответила на звонок.
